Знаете, почему Абхазия и Осетия не могут считаться государствами?
Почему они - псевдо-государственные образования?

Потому что есть все основания полагать, что сразу же как только оттуда выйдет российская армия - либо эти государства начнут переговоры с Грузией о реинтеграции. Либо местные "власти" будут сметены своими же гражданами (очевидно оранжевым переворотом инспирированным Америкой, ей же пиздец как важна смена власти в Абхазии с Осетией). И вместо сбежавших властей придут новые. Которые сразу же начнут переговоры с Грузией о реинтеграции.

И если у тебя в стране власть держится исключительно на гарнизоне войск другого государства. Значит это не власть. Значит это оккупационная администрация. И ты значит не государство, а оккупированный регион.

Дневник женщины, которая жила в Царском Селе под Питером и активно сотрудничала с нацистами, а после войны была вывезена в Германию, где успешно дожила до 1958 года. И это не смотря (а возможно и благодаря) публикации сабжа, который скорее мемуары, чем дневник. Ну то есть скажем так - скорее всего сильно-сильно переработанные после войны дневниковые записи.

Дневники судя по всему довольно большие, я особенно старательно гуглить не стал, взял первую попавшуюся сокращенную версию, где оставлен чисто период войны. Вобщем-то за его пределами мне ничего и не интересно.

Лидия Осипова (она же Олимпиада Полякова, да Олимпиада это ее реальное имя, а Лидия - псевдоним, под которым автор скрывалась от послевоенной расправы)... так вот Осипова сразу же пишет, как она ненавидела большевиков, и что дескать при немцах "хуже не будет", нууу вэээ, как сказать.

Первая неделя войны:
"Слухи самые невероятные. Началась волна арестов, которые всегда сопровождают крупные и мелкие события нашего существования. Масса людей уже исчезла. Арестованы все «немцы» и [все] прочие «иностранцы». Дикая шпиономания. Население с упоением ловит милиционеров, потому что кто-то пустил удачный слух, что немецкие парашютисты переодеты в форму милиционеров."

Вторая неделя:
"Многие убегают в Ленинград, боясь, что бои за него будут разыгрываться в его окрестностях. Да и рассчитывают, что там безопаснее будет пересидеть самый боевой период. А также боятся, что немцы придут туда раньше, чем к нам. «Убегают» — потому, что ездить туда уже нельзя без специальных пропусков. [...] Из Ленинграда многие учреждения эвакуируются, но население из него не выпускают."

Источник это все конечно крайне однобокий и пристрастный, но почему бы и нет. Не все же сплошные страдания евреев читать. Да кстати вы не поверите, но в современной нео-нацисткой гейропе дневник Анны Франк входит в школьную программу. Окей, назад к Поляковой.

"Опять бомбили аэродром. Две бомбы попали в Александровский парк. Пока бомбят очень аккуратно: только военные объекты. О Ленинграде слухи всё нелепее и чудовищнее. Говорят шепотком, что никого из него не выпускают. Что он обречен быть «крепостью и оплотом народного духа против фашистских агрессоров»."

Сама она в Питер не хочет, так как боится там оказаться без прописки, что и в блокаде и не в блокаде - очень так себе.

Газовые камеры нацистами особо не афишировались. Даже на Нюрнберге они для многих оказались открытием:
"От многих евреев мы слышим такое: «Зачем мы будем куда-то уходить. Ну, посадят, может быть на какое-то время в лагеря, а потом и выпустят. Хуже, чем сейчас, не будет». И люди остаются."

"Вчера немцы сбросили листовки с предупреждением, что будут бомбить привокзальный район. Несмотря на все кары, которыми грозили за прочтение листовок, листовки всё же были прочтены. Некоторые хотели уйти из домов. Но район был оцеплен милицией и не только никто не смел выселиться, но даже и за хлебом не пускали. Под угрозой пристрелить на месте. Посмотрим, будут ли бомбить этот район."

Перед самой оккупацией сидят в окопах:
"Все дни сидели в щели, не вылезая. Даже ночью нельзя было выйти. Тяжела духота. Сейчас абсолютная тишина. Нигде не видно и не слышно ни души. Кто-то сказал: «А что, если во всем городе одни мы и остались». Стало неуютно. В город пойти еще не решаемся. За картошкой сбегали. Тишина давит и пугает больше стрельбы. Прошла кучка солдат без командиров и без оружия. Впечатление полной растерянности. Мы спросили: где немцы? В Кузьмине. Значит, у нас они будут, примерно, через два часа."

Осипова описывает встречу немцев хлебом-солью.

Октябрь сорок первого
"Немцы организовали столовую для населения. Обед стоит три рубля. Выдается по талонам, которых ограниченное количество. Талоны распределяются городской управой. Имеется таковая, и городской голова, который в просторечии именуется бюргермейстером. А мы, значит, бюргеры. Как-то дико. В столовой отпускают супы. Обычно это горячая вода, и на каждую тарелку приходится (буквально) или одна пшеничинка, или горошинка, или чечевичинка."

"Немцы нами, населением совершенно не интересуются, если не считать вдохновений комендантов, которые меняются чуть ли не еженедельно, да еще мелкого грабежа солдат, которые заскакивают в квартиры и хватают, что попало. То котел для варки белья утянут, то керосиновую лампу, то какую-либо шерстяную тряпку. Усиленно покупают за табак и хлеб золото и меха. За меховое пальто платят две буханки хлеба или пачку табаку. Но платят."

"Я сама видела в комендатуре такой спектакль: на полу передней, через которую ходят все просители, разостлан прекрасный дворцовый голубой ковер. Люди, не зная, для чего он тут разостлан, идут по нему, потому что иначе не пройдешь: он занимает всю комнату. Вдруг вылетает переводчица и начинает кричать на посетителей, как они смеют, свиньи, ходить по комендантскому ковру. Ковер здесь разостлан для просушки или еще чего-то, и «господин комендант», мальчишка-лейтенант, стоит и ухмыляется, а посетители не знают, что им делать. А переводчица — учительница."

"Немцы организовали богадельню для стариков и инвалидов. Мы отправили туда бабушку — свекровь М.Ф. Все-таки, хоть что-то она там будет получать, а мы будем сколько возможно помогать ей от себя. Благо дом этот совсем около нас. Организован также детский дом для сирот. Там тоже какой-то минимальный паек полагается. Всё остальное население предоставлено самому себе."

Не смотря на то, что Царское Село не блокаде - там тоже серьезный голод. У Осиповой преимущество она дореволюционный интеллигент (собственно поэтому она так ненавидит советскую власть) и поэтому чуть чуть знает немецкий. Поэтому ее ставят кем-то вроде домоуправа. Сильнее всего она боится, что вернутся красные. На такой случай она достает морфия, чтобы совершить суицид.

"Жить становится всё ужаснее. Сегодня идем на работу в баню, вдруг распахивается дверь в доме, и из нее выскакивает на улицу старуха и кричит: «Я кушать хочу, поймите же, я хочу кушать!» Мы скорее побежали дальше. Слышали выстрел."

Перед самым сорок вторым
"У Ивановых-Разумников положение хуже нашего. Они принципиально не хотят работать за немецкий паёк. Очень их за это уважаю, но последовать им не могу, тоже по принципиальным основаниям. Если они и мы помрем с голоду, то кто же будет работать против большевиков? Да и сидеть и ждать, что кто-то для нас освободит Россию, а мы — «чистенькие», считаю никуда не годным."

"Кстати оказать, фашисты сами и очень сильно восстанавливают народ против себя. И не только русский. Я присутствовала при том, как несколько солдат с фронта осуждали своих СС за их подлое отношение к русскому населению и к немецким солдатам и даже офицерам. Значит и у них так же, как и у нас! Только та разница, что они не боятся говорить друг с другом."

"Спасает не инстинкт самосохранения, а инстинкт другосохранения."

"Умер Александр Нилович Карцев. Умер, имея несколько фунтов гречневой крупы и муки. Умер от голода, имея, по нашим понятия, очень много золота. Это еще один вид самоубийц. Люди боятся будущего голода и потому голодают до смерти сейчас и умирают на продуктах. «На продуктах» буквально, потому что все самое ценное люди держат у себя в карманах или под постелью и под подушками."

"Был и неприятный визит. Русский. Упоенный своим вчерашним пребыванием на офицерской ёлке, тактично рассказывал нам, голодным, что он ел и пил на этой ёлке. Как милостивы к нему были немецкие офицеры. Еле сдержалась, чтобы его не выгнать. Все-таки, кое-какие кислые слова ему достались. Какая шпана! Говоря о немцах, он говорит «мы», а ведь этот прохвост при первом же признаке немецкой слабости продаст их даже не за пачку папирос, а за солдатский окурок. Нет, как бы мы ни ненавидели большевиков и как бы мы ни ждали немцев, мы никогда не скажем про себя и про них «мы»"

"Например, я на днях поймала себя на том, что не хотела пустить к себе в комнату свою глухую дворничиху Надточий, потому что на столе стоял густой хлебный суп. Она услыхала его запах, и я видела, как у нее перевернулось все лицо и она стала глотать слюну. У нее сын 12 лет, которому она отдает все свои крохи. А я испугалась, что мне придется дать ей несколько ложек супа. В наказание себе я ей дала полную тарелку. Нужно было видеть, как она его ела. Ела и плакала. Я знала, почему она плачет. Потому что она ест, а сын не ест."

Осипова убеждена, что оккупация СССР будет не долгой, и если Гитлер победит - будет подписание плохого мира, репараций и т.п. появится временной марионеточное правительство, но в результате оно сменится на демократическую власть.

Январь сорок второго. Царское Село обстреливают большевики, то есть Питер отбивается.

Февраль
"Что-то нет у нас теперь доверия к этим эвакуациям. Официально всё звучит чрезвычайно благородно, а вот слухи пробиваются даже и к нам, совершенно оторванным от мира, как будто эвакуируют в Германию на самые тяжелые работы. И что к русским там относятся, как к «унтерменшам». Здесь этого не чувствуется. Есть военная жестокость, есть превосходство завоевателей, но «унтерменшей» не замечаем."

"Мы здесь ничего толком не знаем. Немецким сообщениям начинаем так же мало верить, как и большевистским. Уж очень много общего у этих господ. По их сведениям, они всё продвигаются вперед. Но почему же здесь, у нас, они остановились и ни с места? Давно пора занять Ленинград. Говорят, что они решили не тратить сил на бои и хотят выморить его дочиста."

"Барахольщики несчастные… Здесь, на фронте, на наших глазах люди десятками гибли и гибнут из-за барахла. Не хотят эвакуироваться, боясь потерять вещи. Было расстреляно и повешено несколько десятков людей за то, что они ходят по пустым квартирам и их грабят… Немцы тоже страшные барахольщики. Вот это уж совершенно непонятно. Ведь богачи по сравнению с нами."

"Вообще наше представление о богатстве Европы, при столкновении с немцами, получило очень большие поправки. По сравнению с Советским Союзом они богаты, а если вспомнить царскую Россию — бедны и убоги. Говорят, это потому что… война. Но обмундирование-то они готовили до войны."

Март-апрель
"В городе осталось около двух с половиной тысяч человек. Остальные вымерли."
Примерно одна шестая довоенного населения. Осипова и ее муж постоянно болеют. Когда могут они заведуют местной баней, и собственно только так выживают.

Первое мая
"По поводу пролетарского праздника большевики угостили нас очень горячей стрельбой. Но все совершенно равнодушны."

"Боже, колбаса! Мы думали, что такие вещи имеются теперь только в учебниках по истории средних веков. Ни имени, ни фамилии его мы не знаем. Он сказал, что он нацист. Что это такое и чем это отличается от фашиста — мы не знали. Да и все равно. Он просто добрый человек…"

В конце мая автор с мужем переводятся в Павловск (это недалеко от Царского Села). Муж автора дает частные уроки. Они еще и французский оба знают. В городе уже не так голодно. Саму Осипова считают "ведьмой" и поэтому она гадает людям за деньги.
"Самым крупным спекулянтом Павловска является священник."
Сама Осипова - довольно истово верующая. Она много и с огромным презрением описывает русских девушек, которые спят с немцами.

"Сегодня я видела, как на парашюте спускался советский летчик. Нельзя поверить, что эта вот, так красиво плывущая в воздухе фигура — тот самый бандит, который сбросил над рынком две бомбы и перебил около двух десятков женщин и детей. Немцы подбили самолет, и он выбросился. Бабы, глядя на него, кричали: «Пусть он только спустится над городом, мы его на куски разорвем». И разорвали бы. Немцы подобрали его около своих окопов. По нему стреляли из советских окопов, но не попали. Немцы были совершенно потрясены этим."

К сентябрю в городок входят испанцы
"Между прочим, испанцы при всяких переживаниях орут так, как будто бы их режут. А переживают они все очень остро и бурно, поэтому над городом стоит непрерывный вопль, как при светопреставлении. Раньше население пугалось, а теперь уже привыкло."

"У испанцев женщины делятся на паненок, сеньор и сеньорит. К первым можно приставать. И вообще это специфическое наименование проституток. Ко вторым относятся с настоящим уважением и почтением. Но пробуют на звание паненки каждую женщину и, если получают отпор, — почтительно целуют руку и уже своему почтению никогда не изменяют. И вообще, мордобой в испанской армии — дело самое обычное. Офицеры бьют сержантов и солдат, сержанты только солдат, а солдаты бьют всех, кого могут."

В целом испанцы автора задалбывают своей эмоциональностью. В целом она относится к оккупантам без симпатии. Другое дело, что большевиков она ненавидит значительно сильнее.

"Немцы и испанцы сходятся только в одном — в своей неистовой ненависти друг к другу. Думаю, что в случае, скажем, переворота испанцы с удовольствием пошли бы вместе с нами бить немцев. Некоторые из них откровенно удивляются, что русские пошли с немцами. Растолковать им, что такое советский режим в самом деле, — никак невозможно. Хотя все они франкисты и страстные противники своих красных. Но все-таки… Немцы. Если у немцев все союзники такие, то их дело крышка."

Январь сорок третьего:
"Слухи о лагерях в Германии все ужаснее и невозможнее."

"Слухи о том, что немцы застряли плотно — все упорнее. Винят в этом и самих немцев и союзников. Неужели все жертвы, которые принес русский народ в эту войну, напрасны! И что же мы за несчастные такие."

К марту СССР начинает наступление сам. Мужа автора приглашают работать в пропаганде. Против большевиков он писать готов. Для этого они в мае отъезжают чуть дальше в тыл - в Гатчину.

"В пропаганде здесь работают настоящие русские люди. Военные. Советские все. Очень странно принимать у себя за столом партийцев… И вот я пою чаем своих злейших врагов [...] Почти все пропагандисты, которые тут работают, бывшие партийцы. И их никак невозможно заподозрить в неискренности. Вообще, мы здесь узнали за неделю партийцев больше, чем за всю жизнь там. Все они народ малокультурный, но интересный."

Далее записи становятся совсем редкими (или возможно часть убрана в этом издании). Их пропагандистская ячейка отъезжает дальше в тыл с отступающей немецкой армией. В середине сорок четвертого они уже в Риге. Издают там газету "За Родину". К тексте стоят фотографии отдельных страниц, газета довольно смешная.

Автор видит антибольшевистской силой армию Власова, и хочет работать в ней. Последняя запись перед выездом в Германию в июле 1944.

По идее там есть и далее какие-то записи, но не в этом издании, и мне влом искать, хотя умеренно и интересно. Впрочем я примерно представляю, что там будет.

Энивейс, ну небезынтересное произведение. Читать конечно все это следует, понимая кем оно написано и зачем.

Восемь блин студий, и ни одного приличного ни боя ни погони, вообще никакой динамики.

Эх, вот было же время, когда умели рисовать динамичные наборы короткометражек.
Я резко принялся вспоминать свою любимую World Record


Ну и как обычно Тартаковский в одно рыло уедал все восемь студий, точнее оба сезона Visions он разделывал как котят, все шестнадцать студий в одиночку.

И думаю, а действительно - вот в 2008 прошла пятидневная война, мы оккупировали Абхазию и Осетию. К себе не присоединили, вменяемыми самостоятельными государствами эти страны не стали. Они стали квази-государственными образованиями типо Приднестровья. Жить там стало крайне сомнительно, огромная часть населения бежала.

И, что дальше?
Зачем мы их сохраняем в таком положении... сколько уже, пятнадцать лет?

Нет, я понимаю какбы внутреннюю логику - замороженный конфликт не дает Грузии полноценно присоединиться к Нато. Очевидно, в тот момент, когда целостность Грузии восстановится - в Абхазии и Осетии встанут базы Нато, и все, больше наши войска туда не сунутся.

Но, во-первых - а как мы это объясняем, ну, окружающим? Рассказываем про грузинских нео-нацистов? Которые как только наши войска отойдут сразу там всех перережут?
Ну, наверное можно же как-то запустить процесс реинтеграции? Отводить войска постепенно? Разве нет? В чем проблема? Ну если уж отторгать эти территории мы не хотим?
Или как? Наверное если по хорошему - наша цель в том, чтобы регион, раз уж мы держим его под контролем, возвращался к нормальной жизни? Или мы его зачем пятнадцать лет держим под контролем - чтобы местным жить не давать?

И второй вопрос, зачем нам самим это так нужно? Ну предположим Грузия-Абхазия-Осетия в Нато вступят. Напоминаю, что за вступлении в Грузии проголосовало 77% населения на референдуме, это даже до 2022. То есть как политических союзников мы их давно потеряли, и до тех пор, пока мы оккупировали часть грузинской территории - никак в лучшую сторону это не сдвинется.
И что? Граница придвинется, ну не знаю, километров на сто? Мы ради этого срем на регион и портим свои с ним отношения, портим жизнь местных людей?

Зачем мы всем этим занимаемся?
Ради чего это все?

То есть я понимаю что после 2022 это все уже отдельная история. Я не понимаю, зачем до этого доводить было? Почему мы за пятнадцать лет так и не начали реинтеграции?

Что это там на горизонте? Птица? Самолет? Нет, это Дикаприо ползет за новым оскаром.