Была бы сейчас дома – залезла бы в старые-престарые дневники и перечитывала бы страницы, исписанные быстрым счастливым почерком, подбирая выпадающую из тетрадей труху, бывшую когда-то кленовыми листьями.
Как легко уходит почва из-под ног. Надо всего лишь узнать пару новостей о жизни людей, которых когда-то любила…
Мы расстались в декабре, накануне Нового года. Трудно сказать, чья это была инициатива, я измучилась с ним, и он это, наверное, наконец понял.
Я думала тогда, что не переживу. Семья ходила на цыпочках и всеми возможными способами возвращала меня к жизни. А мне казалось, что все кончено и я просто не смогу ощущать счастье – нечем. Спустя полгода я смогла два-три дня провести без мысли о нем. Спустя еще полгода я уже была не одна. Еще через три месяца моя душа была отогрета и влюблена.
У меня с тех пор осталось - злобненькое, конечно, не спорю – желание доказать ему, что я и без него прекрасно проживу. Что я буду удачлива, сильна, любима. И когда мы случайно пересекались, он видел, что у меня действительно все хорошо.
Я распевала песни и сыпала на него снег с сосен. Он появлялся неожиданно, после долгого отсутствия, в дождь, свежий и ладный, и кружил меня на руках. По вечерам мы мазали друг другу пропеченные южным солнцем спины кефиром.
Все печали и неустроенности, с ним связанные, позабыты давно. Помню, что было тяжело, а что именно – не помню. Слез не осталось. И не раз после того декабря душа была полна жизни.

Но сейчас – очередное ощущение горькой потери… Даже не потери, а проигрыша. Я знала, что лучше меня не будет никого и никогда. Я знала, что ему тоже плохо. И вот теперь у него есть плечо, в которое можно уткнуться, а у меня - нет…

Почему-то полчаса утром гораздо короче, чем полчаса вечером...

На футболе была я в субботу. Замечательно носились по полю фигурки в белых и ярко-синих одежках, два мяча было забито в первые десять минут игры, но, по-честному, футболисты интересовали меня меньше всего…
Интересовал меня народ на трибунах. Я выделила две категории болельщиков: страстные, азартные, вооруженные только сигаретами, нервно выкуриваемыми в течение всей игры. Валерьянки или нитроглицерина не приметила, правда.
Представителям второй категории было по большому счету все равно, чем кончится матч. Эти ели и пили. Перед началом матча они проходили на свои места с большими пакетами, как на пикник.
Я, наверное, могла бы отнести себя ко второй категории, в том плане, что меня тоже не особенно волновал исход игры. Мне просто нравилось сидеть на трибуне, жмуриться солнцу, то и дело поправлять волосы, выбиваемые из укладки теплым – удивительно теплым! – ветром, следить за листьями, устраивающими свое собственное состязание на беговых дорожках, за воробьями-наглецами, сплоченной стайкой кормившимися прямо на поле во время игры и нехотя улетающими ненадолго, когда футболисты слишком уж близко подбегали к ним.
А еще в перерыве играл военный оркестр, и дирижер, большой и красивый полковник, угощал зрителей джазом, пританцовывая под него и предоставляя каждому оркестранту сыграть соло…

От супермаркета до офиса времени хватает на то, чтобы, идя не спеша, съесть мороженое и облизнуть губы.

Что бы такого почитать... нежного и теплого?...И красивого...

…И до сих пор, спустя тысячу лет, я не перестаю удивляться, как среди сотен бумаг, рекламных проспектов, конспектов лекций и слипшихся от пролитого вина путеводителей, среди фотографий и проездных талонов, авиабилетов и таможенных деклараций, среди всего этого бумажного средиземного моря не затерялся крохотный листочек с неровно оторванным краем, на котором в суетливо кипящем фойе мне был дарован забавный набор латинских букв, разделенных посередине «собачкой».
Не укладывается в сознании моем, как уцелел он и как решилась я положить его однажды рядом с клавиатурой и распахнуть окно нового сообщения.
И сквозь пальцы, через шелестящие нежно клавиши непостижимыми мне путями часть меня проскользнула к адресату и возвратилась с удивленной частичкой его…

I.

Нет у меня сейчас большего желания, кроме того, чтобы быстрее наступило время, когда наши общие фотографии будут вызывать у меня не слезы и боль, а улыбку и легкую ностальгию пополам с грустью.

II.

Расскажите мне, как это бывает, когда незнакомый человек вдруг становится близким. Расскажите, как трепет душевный от его присутствия сменяется спокойной уверенностью, а голос и жесты наконец перестают дрожать. Как черты чужого лица роднеют и становятся привычными. Как прикосновения другой руки являются продолжением касания твоих рук.
Расскажите мне, как пробуждение начинается со вчерашнего воспоминания, а погружение в сон - с счастливо-сладкого вздоха. Как дневное томление опрокидывается радостью вечерней встречи, как не разнимаются пальцы и губы.
Расскажите, как просачиваются в мозг чужие мысли, как они, словно жемчужины, обволакиваются слоями похожих – своих - и перестают мешать и ранить. Как срастаются тела и стираются границы между ними.
Расскажите же мне! Неужели это возможно…


III.

Как хорошо, что есть люди, которым от тебя по большому счету ничего не надо, но они появляются в твоей жизни, что-то говорят, отвлекают тебя от важнейших переживаний, раздражают, дергают - и в конце концов вытаскивают на поверхность.

Сколько же лет прошло? Не знаю, не помню, не хочу считать. Просто это стало привычкой, традицией, обычаем – восьмого сентября вспоминать про тебя.
Впервые твой день рождения мы праздновали большой компанией одноклассников у тебя дома. Было тепло, после шампанского и танцев мы гуляли по мосту, облокотившись на парапет, смотрели на проходящие внизу машины и планировали дальнейшую – безоблачную, конечно – жизнь.
Это было любимое место наших встреч, где я, абсолютно счастливая, танцевала на носочках на бордюре, раскинув руки ветру (там всегда был ветер, да?), где ты, нервничая, сжимал и разжимал кулаки, в то время как я с интересом выслушивала любовные излияния наших общих друзей. На том самом месте мы поцеловались, помнишь?
А потом ты уехал учиться черт знает куда, туда никогда не вели мои многочисленные ветвящиеся дороги, и поэтому все остальные восьмые сентябри я праздновала уже без тебя. Не припомню, чтобы в этот день когда-нибудь была плохая погода. А впрочем, может, я просто этого не замечала. Я праздновала – одна - разбросанными фотографиями, букетом из листьев, стоя у окна, задумчиво выпивала бокал вина, поднимая тост в сторону твоего дома. Звонком или письмом я не поздравляла тебя никогда.
Спасибо за приобретенный иммунитет к любовной горячке. Единственного этого раза мне хватает уже на многие годы. Это похоже на то, как будто я обожгла кожу на руках, и пальцам теперь недостаточно чуткости.

Насколько я знаю, у тебя сейчас все за-ме-чательно. Я рада. Поздравляю.
Привет жене и ребенку.

Отсутствие всякого интереса к наличествующим признакам жизни. Телефонная трубка около уха издает длинные гудки, факс плюется длинной бумажной лентой, а человечек в нижнем углу монитора яростно размахивает флажком, сигнализируя о свалившихся в почтовый ящик сообщениях.
Меня здесь нет. Я осталась во вчерашнем вечере, с его легким ветерком в стекло автомобиля, розовокрайным небом, ароматом дыни, разворачивающейся панорамой озера, благородным блюзом.
Мы попрощались с летом…

А ваши клиенты живут на улице Сантехнических Изделий?
Мои вот живут...