Я иду к университету с ж.д. вокзала, пока к моему лицу прибиваются снежинки только-только начавшегося дождя. Задержаться у киоска и согнувшись над сумочкой, чтобы достать кошелёк, взять с пластика для сдачи упаковку жевательной резинки. Подойти к переходу и обернувшись заметить за плечом парня, который частенько едет со мной в одной маршрутке и также, как и я предпочитает дальние сиденья. Парень сразу же вынимает из портфеля телефон и всю дорогу пользуется услугами интернета, который навязывает ему всевозможные зрительные радости и рецепты на случай любой ситуации. Его волосы уложены гелем, словно он персонаж из фильма про крёстного отца, который обанкротился и теперь шатается по городу, чтобы прячась от криминальной расправы, отойти от дел. Он похож на ворону с крупным носом и чёрными глазами, которые исподтишка ищут чем бы поживиться этим холодным утром и не запачкать крылья, когда придётся опуститься в телефонный бак с мусором поглубже. Парень сменил окрас оперения пуховика с синего на ярко-красный, когда ударили февральские морозы и можно было выделиться из стаи, чтобы почувствовать себя новоявленным вожаком, который всего-то пытается не переохладиться и не следит за внешним видом, как могли бы подумать особи по бледнее. Но я потерял из поля зрения этого пассажира, когда ступил на переход, чтобы не оборачиваясь идти к светофору. Каждодневное ожидание зелёного человечка на циферблате у кромки тротуара, который шагая по точкам, остаётся в пределах светофора и только даёт понять, что переходить дорогу можно не боясь и больше не обращая внимания на происходящее топтание за экранчиком. Тут же меня начинает донимать усталость, потому что передо мной простирается путь к университету, который поутру кажется недосягаемым. На первом курсе бывало, я приходил к занятиям раньше всех и шаркая кроссовками между парт, слушал плеер, который осенью был мне подарен. Я не был рьяным любителем точности в науке и предпочитал литературу, но по настоянию отца стал готовиться к мучительной схватке с физикой, которая никак не могла описать в одной формуле все мои переменчивые кошмары. Я всячески пытался подстроиться под ритм толпы, которая коллективно налегала на экраны, чтобы принюхиваться к программному коду в поиске ошибок. Но внутри меня уже проявлялась жизнь с другими несвойственными чувствами, которые невозможно запереть в логике и сдать вместе с контрольной в стол экзаменатора, чтобы пойти по зачётке дальше. Трудной задачей в семестре для меня становится весна с недомоганиями, которые я пытаюсь приглушить интересом к психологии, потому что ещё наивно полагаюсь на себя и свои ответы, где все чувства ползут по цветущим швам учебника, чтобы закрыть сердце от пересдачи. Я ещё люблю похохотать в коридоре университета, пока вся группа ждёт преподавателя у двери, откуда уже выходят студенты из параллели, чтобы освободить для нас аудиторию. Волнуясь перед лекцией, я нервно достаю тетрадь из ещё школьного портфеля, чтобы не успевая за лектором, пачкать страницы в клеточку неожиданно подтекающими из стержня чернилами, которые невозможно в ручке остановить. Преподаватель увидит мои неловкие мучения и также нервно попросит приостановить ход слёз, которые будут по шарикам катиться из ртути глаз, чтобы меня обесточить в ручье и оставить болеть на академически отдалённом берегу. Первый курс ещё кое-как собирался надо мной в солнце, чтобы соответствовать погоде отвалившегося от кислорода шара, который дуясь на луну, теряет повязанную нить из губ. Я ненавидел черчение и всю грязную работёнку с циркулем, брала на себя моя мама. Это были тусклые вечера, когда кухонный стол пододвигался к центру так, чтобы люстра прямо освещала лист и тени от ладоней не закрывали в чертеже точки, когда нужно было соединить их в одну линию и не промахнуться. Иногда к кухне подтягивался брат, чтобы молча пройдя мимо напряжённого действия, войти на балкон за обувью и стеснить меня в выборе карандаша для перерисовки только-только затёртой мазни. Мама прикрикивала на меня, когда видела мой бестолково собранный конспект, который не отличался аккуратностью и больше походил на путевые записки с колен задыхающегося в подлодке студента. Но я старался выдерживать перенапряжение металла, который кромсали на глубине, всеми способами давки чувств в толпе метрополитена. Приходя после пар домой, я ложился в спальне и крепко засыпал в сумеречной темноте до прихода матери - причём не мог растормошить себя на родительской кровати, даже когда в коридоре и кухне вовсю уже полыхал семейный светильник. Вечер вручения зачёток и приглашение от девушки в ночной клуб после поздравлений ректора. Опереться на себя и засыпая на груди, вхолостую вертеть педали велосипеда, скатываясь с ночного склона без попытки затормозить у дверей закрывающейся цепью лужи. Перемахнуть в каникулярные будни и оставшись дремать у подоконника, приоткрыть ненадолго глаза, чтобы следить за звёздами, которые прикоснувшись к освежающей белизне рамы, не могут оторваться лучами от липких капель на стекле. Весь ковровый угол вместе с кроватью, где спит брат, покрывается лунным квадратом, куда тенями помещаются все близко подставленные к сиянию предметы. Ночь обворожительна и все цветочные кусты под тёплыми окнами оставляют кривящиеся лепестками узоры между рам. Сладко засыпать на длинной в теле кровати, которая принадлежала маме, когда та была ещё девочкой и не знала города. Дисковый телефон в фиолетовом корпусе надоедливо позванивает в шкафчике за стеклом, пока я справляюсь с головной болью и жаром от температуры, которая стала терзать меня в полевом лагере, где жители пережидали ливень, чтобы не опускаться на мокрую землю с пыльными клубнями картофеля внутри. Воскресный день ускоряет наши ленивые движения ладоней, которые перебирая картофелины по размеру, стараются по ловче достать до корзины у грядки, где надорвавшись покоятся мешки. У стола раздражительно действуя мне на нервы своими обострёнными голосами, беседуют женщины, которые вернулись из полевого рейда, чтобы не обращать на мою болезнь никакого внимания и делать головную боль внутри меня ярче обычного. Прижаться к мягкой стенке с отстающим к низу ковром, чтобы пережидать шум из кухни и постараться сбросить волнительную усталость с шеи и плеч под напряжением лихорадки. Вдавить свою щёку в наволочку, чтобы мучительно выйдя из себя, заставить ночь покинуть меня и убрать с собой все нестерильно пробитые в мочке звёзды. Держаться крыльями у горячего кафеля печки, чтобы с пола смотреть телевизионный фестиваль с закрытием сцен до утра. Зрители взявшись за руки, станут сидя раскачиваться ручейком, чтобы поддержать исполнителя ветров, которые взлетят в первую строчку дождливого хит-ада.
Разукрашивая траву кровью из сердца, которое вырывается из серости парка, чтобы стать с телом одним целым светилом над врезающимися в контур перилами мостовой.