Здесь каждый веровать привык в священный текст мечей и пик. А спор решать – прием любимый здесь пушек гром непогрешимый, и догмы в ум вбивать крепки апостольские кулаки.


Достала мать для сына еле – еле лишь латы мужа вместо колыбели. Под лязг их ржавый погружаясь в сон, на жесткость лат не жаловался он. Во сне, пройдя войны грядущей беды, проснувшись, он уж дрался до победы.


Когда – то (их не встретишь ныне!) бродили горцы здесь в долине. Был каждый ловок, крепко сбит, при нем кинжал, палаш и щит, в штанах коротких щеголяя, бродили в Лохэбере, в Скае, накинув плед, надев, берет… Вы знали их? Хорош портрет?


Я волен, как дикарь, дитя свободы, что жил среди нетронутой природы, не зная рабства черные невзгоды.


Министрам толковать законы надо…Бой – жребий мой, а хлеб – моя награда. Ландскнехт одно лишь знает на войне: Кто платит вдвое, тот и прав вдвойне.


… Избрали их во время бунта, когда закон – не то, что подобает, а то, что неизбежно. В лучший час сказать бы надо: «То, что подобает, должно таким остаться неизбежно» и в прах их власть низвергнуть.


Был день их странствий мрачен, хмур, уныл, и каждый холм опасность им сулил. Но был вдвойне опасен и суров дом, где они нашли ночлег и кров.


Он все презрел – и нравы и законы – сей наглый ум, для черных дел рожденный, неутомимый, злой, благопристойный, у власти – зверь, в опале – беспокойный.


Кто б ни явился в этот храм, достоин сожаленья, когда, смиряясь, не склонит там пред господом колени.


Был в ущелье грохот битвы еле слышен нам вдали: впереди – война и ужас, кровь и смерть за ними шли.


Зверел в дни смуты род людской, объят бессмысленной враждой; всех грызла зависть; страх – злодей друг с другом стравливал людей.