Её отражение в зеркале на несколько лет старше, чем она сама - словно в какой-то момент время запнулось и решило обойти её по радиалу. На её левом запястье синевой проступают сцепленные то ли в страсти, то ли в ярости волки, окольцованные сложной паутиной ведических знаков. Эта женщина молода, хватка и пока ещё совсем острая - как резаться папиросной бумагой (крайне неожиданно и неприятно, согласись). Ей нет других путей, кроме запланированных самолётов или внезапных поездов, уходящих в ночи с любого вокзала.
В её густых длинных смоляных волосах иногда застревают люди - но не так часто, как этого можно было бы ожидать - запутываются там и бессильно повисают рядом с позвякивающими серёжками и дужками её солнечных очков. Потом расплетаются и уходят, конечно - всё в этом мире не насовсем. Но обязательно уносят с собой воспоминания о том, как она скрещивала пальцы при виде чёрных кошек, грызла мундштук, ругалась с продавцами подержанной техники или там ходила по утрам за хлебом в одной только рубашке поверх загорелой кожи - каждому своё.
Глаза женщины настолько выцвели, что иногда видятся почти белыми, особенно в те редкие солнечные дни, когда она позволяет себе успокоиться и присесть на край парапета рядом с тем самым фонтаном, и посмотреть вверх. Если о звуках, то она - звон браслета, упавшего на каменную мостовую посреди пустой ночной площади.
Такие как она не заполняют, но оставляют пустОты.

Эта женщина мне совсем не нравится. Но когда я сижу напротив, отделённая от неё только длинным дубовым столом и стаканом латте, то всегда думаю: как-то так, наверное, должны выглядеть цыгане, кочевники, пираты или демоны ближнего круга. Или мысли, которые всех этих существ наполняют.