Надо заметить, что в плане описания всяких человеческих переживаний и высоких чувств, автор такой же Достоевский, как Женя Пронь фотомодель. Произошло это по разным причинам, но, прежде всего потому, что в тот день, когда в школе проходили художественные приемы, используемые именно для описания этих чувств, автор болел и в школу не пошел. Теперь жалеет, но что делать – поезд, так сказать ту-ту. (Думается, впрочем, вы уже поняли, что автор в детстве вообще был мальчиком болезненным и уроки пропускал часто.) Именно поэтому и достались автору только самые банальные и затасканные способы раскрытия духовного мира героев. Один из таких способов – посадить персонажа в тюрьму и послушать, что он сам о себе расскажет. Времени в тюрьме много, а отвлекающих факторов мало. Сиди себе, копайся в душе сколько ей же, душе то есть, угодно.
Мать свою Пашка не помнил совсем… А отец… что-то такое жило в его памяти, даже не воспоминание, а ассоциация, нечто совершенно нематериальное. Потом уже он узнал, что мать его умерла вскоре после родов, а отец, после ее смерти, сначала месяц беспробудно пил, а потом, однажды протрезвев, взял трехмесячного Пашку на руки и отнес в ближайший детский дом… а сам, рассказывали, подался куда-то на Север, деньгу зашибать. Жили они тогда в маленьком шахтерском городишке, каких много ютится вплотную друг к другу вокруг крупных центров – Макеевки и Донецка. Провинция, в общем. Терриконы, куда взгляд ни брось.
И одинаково далеко, что до Киева, что до Парижа.
И такое ощущение, что всегда пасмурно… даже в самый, что ни на есть солнечный день.
Жизнь в детском доме это конечно не совсем сахар. Скорее, совсем не сахар. Полуголодное оборванное существование. А когда хлеба мало, как известно, - не до зрелищ. Сколько помнил себя Пашка, в детдоме, он всегда хотел есть. Постоянное чувство голода, как-то притупляло все остальные чувства, может и гнездившиеся где-то там, в душе. Детдомовский коллектив, вообще, весьма интересное для исследования сообщество. Но, углубляться не будем… Это была просто модель страны, причем модель действующая. Нищета, размазанная поровну на всех, запрет на связи с внешним миром да полуграмотные воспитатели, из всего педагогического арсенала использующие один старый, как мир, прием, – разделяй и властвуй. С младых ногтей воспитанникам вбивали в головы мысль о невиданном гуманизме, с которым страна заботится о них. Слово «гуманизм» было непонятным и оттого страшным, а фраза, что страна никогда не оставит их в этом самом своем гуманизме, и так же будет продолжать заботиться о каждом, вообще вселяла ужас. Уже тогда, в детдоме, Пашка ощутил в своей душе первые ростки ненависти к системе. Это не был оформившийся протест, просто в один прекрасный, как почему-то принято говорить, момент, он понял, что ненавидит эту страну, сжатую, окрашенными в желто-грязный цвет, детдомовскими стенами.
Ненавидит.
Ненависть пришла на место голода.
Уже тогда он понял, что, прежде всего, нужно вырваться из замкнутого круга, в который его загнала система. Впрочем, и не круг это был, в масштабе-то одной шестой части суши, а так – точка. Вырваться, стартануть с этой точки, а там… Выходом за терриконы и стало для Пашки военное училище. Во всяком случае, так думал сам Павел Иванович Иванов, абитуриент высшего военного командного радиотехнического училища. Не знал он тогда, что училище – не выход… Еще одна точка, не более. Да и вся жизнь наша – не более, чем путь от точки к точке.