Недоеденная булочка. Исписанный лист бумаги. Растертая, но уже подсыхающая тушь. В вазе на столе ветка сакуры с распустившимися на ней цветами. Для него сакура пахнет так же, как спящая на кровати женщина.
Редкое утро, когда она не носится, как угорелая, решая чужие проблемы, не сидит в архиве над документами, не засыпает над грандиозными проектами, которые, непременно, нужно закончить к утру, а мирно спит, закутавшись в одеяло и свернувшись калачиком.
Он присаживается на корточки у кровати, осторожно убирает с лица черную прядь.
- Шу-рей…
- М-м-м?
- Давай сегодня у нас будет выходной? Ото всех.
- Смешной ты, - она приоткрывает один глаз, и ему кажется, что он, если постарается, может увидеть, что же ей снилось. – Ввязываться в безнадежные авантюры – моя привилегия, - голос у нее немного хриплый, сонный и ленивый. - Ты же отличаешься более трезвым взглядом на жизнь. Потому и Главный Цензор. – Глаз закрывается, она плотнее закутывается в одеяло. – Ничего не выйдет. Во-первых Рьюки требует постоянного внимания, во-вторых к нам обязательно кто-нибудь да заявится в гости. О каком выходном может быть речь? Я скоро встану, только еще капельку посплю…
Круги под глазами – просто круги от постоянного недосыпа, а вовсе не тени от ресниц, как вначале кажется.
- Твой отец забрал Рьюки еще рано утром, малыш весь день проведет с дедушкой, - его голос тоже немного сонный и ленивый. Но у него он всегда такой. – Бамбуковое чудовище обещало лично спустить с лестницы каждого, кто сегодня к нам сунется, включая Его императорское величество. Так что все не так безнадежно. Можешь спать столько, сколько хочется.
Она сонно и счастливо улыбается. Немного подумав, он укладывается рядом, притягивает к себе поближе, утыкается носом куда-то за ухо, вдыхая ее теплый запах. Запах булочек, туши и бумаги. Запах его жены. Запах сакуры. Он хотел было сказать ей об этом, но ему лень. Впрочем, как и всегда.
Прижимая к себе тихо посапывающего инспектора цензората, он любуется тем, как скользят солнечные лучи по золотому тануки стоящему у окна.

17.06.2009

Не нужно уметь читать мысли, что бы понять, о чем ты думаешь. Ты удивлен, что я вернулся, и это меня радует. Мне нравится видеть твое удивление.
«Почему?»
Потому. Я понял, чего хочу, когда увидел, что с тобой случилось. Из-за меня. Из-за моих никчемных метаний. Из-за моей неспособности определиться. Надо быть последовательным в своих решениях и в своих желаниях. К сожалению, я это понял слишком поздно. Каждым из нас слишком много времени потеряно на попытки определиться, чего же мы хотим.
- Ты не заскучал в одиночестве? Я подумал, что тебе нужен собеседник. Если я мешаю, скажи, и я заткнусь. Обычно я не флиртую, но, пожалуй, я мог бы составить тебе компанию.
Нам осталось совсем немного. Может, именно поэтому я так остро чувствую твою близость, твое тепло, твою улыбку... Смешно, но я благодарен Гаю за то, что он сделал. Персональный ад для нас двоих. Больше я не оставлю тебя одного. Когда точно знаешь, чего хочешь, жизнь становится довольно интересной штукой. То, что она не будет долгой, не имеет никакого значения.

Не знаю, сколько мне еще осталось. Но я рад, что ты рядом. Никогда мы не были так близки, как сейчас. Никогда не было между нами такого понимания. Жаль, что это ненадолго. И жаль, что я уйду первым. Судя по происходящему, ты не сильно от меня отстанешь, но не хочу, что бы последние мгновения свой жизни ты провел рядом с моим трупом. Как-то это… неправильно.
- Будешь?
Я смотрю на черную сигарету в твоих пальцах. Кажется, в этот раз все будет как надо. Спасибо, Катце.
- Не откажусь. Совсем не плохо выкурить с тобой последнюю сигарету.
Ты прикуриваешь свою сигарету от моей, твоя голова ложиться на мое плечо. Каждый из нас, наконец, точно знает, чего хочет. И в кои-то веки, мы хотим одного и того же.

20.09.2009

Как обычно она проснулась с первыми лучами солнца. Как обычно вышла из дома и пошла на работу. Как обычно на ее губах была легкая - почти невесомая - улыбка. И как обычно она ненавидела.
Ненавидела божество, живущее благодаря бесконечным жертвоприношениям. Самые лучшие, самые любимые, самые близкие – все либо уже взошли на заляпанный кровью алтарь, либо готовились взойти. И самое страшное - добровольно.
Ненавидела себя, прикованную к божеству на всю оставшуюся жизнь. И самое страшное - добровольно.
Пятая Хокаге как обычно шла на работу.

20.04.2009

Если бы Каку знал, что можно быть за Добро, он был бы за Добро. А так ему ничего не оставалось, кроме как быть за Справедливость.
(с) Lennard


Так сложилось, что Добра, как такового, он в своей жизни не видел, а вот Справедливость постоянно приходилось отстаивать. Жизнь вообще относилась к нему недружелюбно. Она постоянно пробовала его на излом, подкидывая одну гадость за другой. Но последний ее фортель превзошел самые смелые ожидания.
Стоило, спрашивается, пять лет вкалывать на верфи плотником, изображать из себя рубаху-парня, делать вид, что он не видит старательно скрываемых насмешек, становиться вторым по силе в команде и, наконец, терпеть ужасный вкус Дьявольского фрукта, ради того, что бы в придачу к квадратному носу получить возможность становится жирафом?
Каку дернул ушами, изогнул длинную шею, зубами ухватил девочку за ворот платья и забросил ее себе на спину. Та с радостным визгом заскользила по пятнистой шкуре.
Скоро все это закончится. Для того, что бы оплатить лечение Роба Люччи осталось собрать совсем немного.
- И меня! И меня! – раздавались снизу требовательные детские голоса.
Каку опустил голову выбирая следующего.
«Определенно, судари мои, чем дальше, тем больше мне нравится жирафы!»
Приятно иногда побыть за Добро.

20.04.2009

Я люблю возиться с твоими волосами.
Зарыться в густой мокрый шелк пальцами и осторожно помассировать. Ты жмуришься, и я вижу, как волоски на шее приподнимаются.
Осторожно разделить пряди пальцами, а потом, вооружившись частым гребнем начать их распутывать. Ты стараешься не показать виду, но я вижу, как напрягается твоя спина. Я ласково провожу по твоим плечам и рукам, и ты расслабляешься. Ты знаешь, что я не сделаю тебе больно. По крайней мере, нарочно.
Ну вот. Зубья гребня наткнулись на особенно упрямый колтун, и ты тихонько шипишь сквозь зубы. Утыкаюсь носом в твою спину, обхватываю за талию, прижимая к себе. Я не могу сказать тебе этого, но ты чувствуешь движение моих губ кожей. «Прости». Твои прохладные руки успокаивающе касаются моих ладоней, наши пальцы переплетаются. Больше всего мне хочется, чтобы время сейчас остановилось. Но ты недвусмысленно просишь продолжать.
Твои волосы в лунном свете похожи на серебро. Невесомое, прохладное, текучее. Сегодня я заплету его в косу. Холодные пряди скользят между пальцами. Единственная ласка, которая нам доступна. Я, как могу, тяну время. Ведь стоит мне закончить, ты уйдешь. Вернешься в море, махнув на прощание чешуйчатым хвостом.
Когда-то, одна русалочка отдала свой голос, за возможность быть рядом со своим принцем. Я отдал свой, за возможность раз в месяц возиться с твоими волосами. Большего нам не дано. Но большего нам и не нужно. Пока.

01.12.2009

Некрасивых невест не бывает. Я об этом всю ночь думала. Сидела на подоконнике, смотрела на живописный пейзаж за окном, – недостроенный дом и четыре переполненных мусорных контейнера – курила одну за одной и думала. О невестах и их красе неземной. Сморило меня только под утро и, как результат, проспала.
До моей свадьбы чуть больше двух часов, а я вся помятая, с затекшей от неудобной позы шеей и тихо ненавидящая весь мир. До ЗАГСа ехать на другой конец города, прямой маршрутки нет, а троллейбусы ходят очень неохотно и очень неторопливо. Если опоздаю – такое позорище!
И ведь сама виновата. Будущий счастливый супруг предлагал заехать на машине, но я гордо отказалась, мотивируя тем, что смогу самостоятельно добраться, не маленькая. И вот теперь, не маленькая я, судорожно мечусь по комнате, пытаясь одновременно почистить зубы, втиснуться в джинсы и майку – единственное мое нарядное платье я хотела погладить с утра пораньше, перед выходом – и собраться.
После борьбы с входной дверью, категорически отказывающейся закрываться, я припустила по лестнице вниз, придерживая на плече широкий ремень сумки и пытаясь расчесать копну соломы на голове и превратить ее в некое подобие прически. Лифт категорически отказался подниматься на мой четырнадцатый этаж.
Троллейбус подошел минут через пять, я уж было подумала, что удача решила повернуться ко мне лицом, а не той частью тела, которой обычно повернута. Но как же медленно он ехал! Я даже успела нарисовать себе глаза и губы. Немного кривовато, но сойдет и так. По крайней мере, я на это искренне надеялась.
На удивление, я не опоздала. Почти. Упершись ладонями в колени и пытаясь отдышаться после десятиминутной пробежки от остановки, я увидела, как к ЗАГСу подъезжает моя свадьба – три машины, украшенные не броско, но стильно, без рюшей и устрашающих пупсов (или, Боже упаси, лебедей или сердец из цветов) на капоте.
Из первой машины вышел молодой мужчина в светло-сером костюме. Он совсем не походил на того парня, который сделал мне это, во всех смыслах выгодное, предложение. Мы тогда оба чувствовали себя немного неловко, и обоим было немного страшно. Ведь это наша первая свадьба. Единственное различие - он уверен, что она первой и останется, а я – что это только начало. Я, наконец, поняла, как можно зарабатывать на жизнь, не изменяя своему призванию.
Затвор тихо щелкал, оставляя на пленке первые шаги к новой и, я уверена, счастливой жизни. Мои руки, когда я наводила фокус, совсем не дрожали, и я, не задумываясь, находила наиболее выгодный для съемки угол. Это только начало. Впереди у меня еще много свадеб, и я смогу снять много счастливых, и поэтому особенно красивых, людей.
Жених был непривычно торжественен и неприлично счастлив и влюблен, невеста… Невеста была прекрасна.
А некрасивых невест не бывает.

21.11.2009

Знаешь, я даже не удивляюсь, что ты пришел раньше меня и спишь. В моей комнате. На моей кровати. В пыльных кроссовках на чистом покрывале! А вот свинству этому твоему я удивляться не устаю. Неужели так трудно оставить кроссовки в прихожей? И маму я тоже не понимаю. Вернее, не понимаю, почему тебе пыльные кроссовки прощаются, а мне нет.
А ты изменился. Знаешь, меня всегда умиляло выражение нежности и беззащитности, которое появлялось на твоем лице, пока ты спал. Сейчас ты хмуришься и упрямо поджимаешь губы. А еще раньше ты во сне улыбался, а сейчас плачешь – ресницы потемнели и склеились стрелочками. Сомневаюсь, что ты оплакиваешь погубленное покрывало, а по другому поводу я тебе реветь не позволю. Сейчас вот спущусь на кухню, наберу в кувшин холодной воды и вернусь тебя будить. Покрывало жалко, но хуже ему все равно не будет. А я не дам тебе знать, что видел твои слезы. Захочешь – расскажешь сам.
- Да, у нас. Спит в комнате Майкла. Разбудить? – мама стоит, прислонившись к окну, и тихо разговаривает по телефону.
Видимо, разговор серьезный, раз она даже не заметила моего появления. Нет, при маме приступить к своему коварному плану я не могу. Вряд ли она одобрит мою гениальную идею. Надо переждать. Сейчас она договорит, уйдет с кухни, и можно будет продолжать.
– Извините, что сразу не позвонила, но сами понимаете… Да, завтра… нет, я в порядке. – Мама печально усмехается. – Знаете, мне кажется, он переживает гораздо сильнее, чем я. Да, конечно, как только проснется, я отправлю его домой. И еще… вы не будете против, если я отдам ему кое-что из вещей Майкла? Мне кажется, он будет рад, что они у него.
Интересный поворот сюжета! Что значит, будет рад? Мои вещи – это мои вещи, и я был бы рад, если бы они остались моими! Нет, он, конечно, мой лучший друг и все такое, но… Но всему же есть предел!
- Нет, вряд ли… Это наш дом, понимаете? У меня кроме него ничего не осталось… Нет, не нужно, это будут очень скромные похороны. Знаете, Майкл не любил суеты… но спасибо, что предложили. До завтра.
Мама выключает трубку и выходит в прихожую, так и не заметив, что все это время я стоял в дверях. Только зябко ежится, когда проходит мимо.
Джонни, я, кажется, понял, с чего это ты ревел. И, кажется, я не смогу тебя разбудить.

21.04.2009

Лунный свет – художник, рисующий призрачными красками.
Лунный свет – обманщик. Самый большой обманщик на свете.
Его творения всегда нереальны, сказочны и лживы.

Зимний сад кажется отдельным, замкнутым в себе миром. Лунный свет льется в высокие витражные окна, татуируя белый мрамор пола тенями замысловатого орнамента. Она невольно задумывается о том, знал ли художник, придумавший витражный рисунок, как его творение будет смотреться лунной ночью? Знал. Не мог не знать. Впрочем, это не важно.
Она опирается левой рукой на прохладный мрамор бортика бассейна, на котором сидит. Закидывает ногу на ногу. Шелк юбки нежно скользит по коже, и его шелест в ночной тишине напоминает протяжный томный вздох. Смотрит на воду, заключенную в мраморный полукруг, любуется ее бархатной чернотой, переливающимися лунными бликами и распустившимися кувшинками. Где-то в глубине, она этого не видит, но точно знает, танцуют неспешный минует золотые рыбки. Всего на пару мгновений она замирает, не в силах оторваться от этой чарующей красоты, а потом переводит взгляд на свою ладонь сложенную лодочкой. Последние минут пять, это единственное, что ее волнует.
В лунном свете кожа тонкого запястья и длинных пальцев кажется неестественно белой. Писатель непременно назвал бы ее алебастровой. И в контраст этой холодной, призрачной белизне, жидкость, скопившаяся в ладони, кажется черной. Но она знает, что ее истинный цвет – темно алый.
Она сама не знает, почему делает это. Может всему виной сегодняшний день. День ее рождения. День ее совершеннолетия. Сегодня она в последний раз надела белое платье, прощаясь с беззаботным детством и невинной юностью. Может ее поступок – всего лишь протест, рожденный желанием не взрослеть. Она не знает. Она смотрит на черную жидкость в белой ладони и в голове только одна мысль – скоро все закончится.
С тихим щелчком поворачивается ручка. Дверь открывается с удивительно нежным и музыкальным скрипом, пропуская в тихий мирок шум празднества и легкое, быстрое стаккато шагов.
Она не поворачивает голову, что бы посмотреть на вошедшего. Зачем? Она и так знает, кто это. Только один человек мог найти ее здесь.
Он останавливается перед ней. Его взгляд скользит по ее хрупкой фигуре и останавливается на сложенной лодочкой ладони. Темная жидкость просочилась между пальцем и тонкими струйками стекает по тыльной стороне ладони, собираясь в капли. Падая, они оставляют на белом мраморе алые пятна. Неестественно яркие в лунном свете.
Опустившись на одно колено, он окунает пальцы в импровизированную чашу, удивительно красивым и плавным жестом подносит ко рту. Кто бы мог подумать, что пальцы можно облизать так естественно и чувственно? Губы раздвигаются в улыбке.
- Вкусно!
Девушка медленно поворачивает голову. Ладонь дрожит, и на белом шелке расплывается алое пятно. Голубые глаза на одно долгое, мучительно долгое мгновение встречаются с зелеными.
Ее губы еле заметно подрагивают, пока она тянется к полу, где стоит, прячась под белой юбкой, глиняная, оплетенная тонкой лозой, бутыль. Под тонкой кожей хрупкого запястья явственно проступают напрягшиеся мышцы, когда она с видимым усилием вздергивает бутыль вверх, по пути перехватывая за горлышко для большего удобства.
Улыбка обнажает ровные зубы, в голубых глазах пляшут, как пылинки в солнечном свете, золотистые искорки, и пронзительная, почти уже невыносимая тишина лопается, словно мыльный пузырь, рассеиваясь и растворяясь в тихом плеске, с которым льется в ладошку старое терпкое до тягучести вино. Лучшее из отцовского погреба.

20.12.2008