Киевская история №4 (часть 1)

А началось все с того, что Леня Барсук, учитель истории из нашей школы, получил омоновской дубинкой по голове. Причем первого сентября. Трудно представить себе более миролюбивый и спокойный объект, чем учитель-еврей, идущий домой с заседания филателистического клуба… Но, Леня со своим еврейским счастьем оказался что называется не в то время и не в том месте, а омоновец с простым счастливым лицом тореадора-передовика выполнил свой долг. Долг каждого омоновца в то время состоял в прополке ростков национального самосознания, которые бесконтрольно поперли вверх после памятных событий августа 1991 года. Вот и первого сентября эти смелые парни разгоняли какую-то антисемитскую демонстрацию. И Леня пал жертвой в борьбе роковой. В общем, лес рубят, щепки летят.
А мы Леню очень ждали. Дело в том, что Первое сентября праздник, не отметить который в тесном учительском коллективе, значит просто плюнуть на профессию. Спиртным мы запаслись заранее, а вот некоторая отдаленность дня зарплаты ставила под сомнение, что нам удастся это спиртное чем-нибудь закусить. В общем, в активе мы имели трехлитровую банку хорошего самогона и никакой закуски. Вот Леня и вызвался:
- Мне все равно, - сказал он, - к часу дня надо в центр на заседание клуба филателистов. На обратном пути заскочу домой, прихвачу чего-нибудь съестного и вернусь. Как раз к моменту, когда у вас высохнут слезы радости от встречи с любимыми учениками.
И вот, слезы успели высохнуть, а Лени все не было. Мы крыли его последними словами, даже не подозревая, что в это самое время Леня бледный и осунувшийся лежит на холодной больничной кушетке и материт во весь голос властную вертикаль страны, находя простые проникновенные слова для каждой ветви власти в отдельности. Вслушиваясь в его рулады, врач даже усмехнулся вписывая в историю болезни «легкое сотрясение мозга». Дескать, было бы тяжелое, путался бы в придаточных предложениях, а тут эвон какая легкость в мыслях.
И вот, пока Леня сосредоточенно давал характеристику властям, в нашем вполне дружном коллективе наметились вредные течения, могущие повлечь полное размежевание. Возникли даже голоса о переносе мероприятия на завтра. Ситуация требовала главаря и он появился.
-Никогда не переноси на завтра то, что можно сделать сегодня, - сказал Толик, учитель географии. С этими словами он водрузил на стол долгожданную банку с самогоном и профессиональным движением сорвал с нее капроновую крышку.
- Ле вэн э тире, иль фо ле буар, - почему-то по-французски сказал англичанин Олег, как бы сжигая мосты. Мол, вино уже открыто, надо его выпить. Тяжелый запах самогона несколько диссонировал с французской речью.
Вопрос закуски все же витал над нами, приобретя почти физическую плотность. Как ни крути, учителя все-таки. Совесть нации. Интеллигенция. Сеятели разумного. Доброго. Вечного. Самогон без закуски потреблять не обучены. Хорошо хоть к непритязательным и суровым напиткам новая жизнь приучила.
Здесь бы задержаться да и спеть осанну всем тем суррогатам спиртного, которые морем разливанным наполнили страну в начале девяностых. Где вы, где вы молдавские коньячные напитки типа «Стрелучитор» и «Стругераш», сбивающая с гусениц бульдозер настойка горькая «Верховина» и предел мечтаний доморощенных Медичи - напиток «Козацкий», жуткое пойло в темно зеленых бутылях из-под шампанского. Суровое, в общем, было время. И напитки были под стать времени. Суровые и беспощадные.
Географ Толик, ухмыляясь залез под стол и, вынырнув поставил на стол рядом с самогоном солидную аптекарскую бутыль темного стекла. Бутыль была наполовину заполнена крупным драже. Ундевит. Витамины, которые в начале учебного года получал каждый классный руководитель, чтоб раздавать детям на большой перемене.
-За неимением колбасы, закусим чистыми витаминами, - сказал Толик, - здоровее будем.
Ну что вам сказать. Праздник удался. Самогон с ундевитом пошел на ура. И кроме морального удовлетворения от не пропавшего втуне праздника принес каждому из нас еще и незабываемые эстетические впечатления. Дня три мы все, пардон за интимную подробность, любовались собственной мочой красивого изумрудного оттенка.
Но повествование, собственно, не об этом. После травмы от омоновской дубинки в Ленином мозгу что-то не то сдвинулось, не то просто стало на свое место, и Леня начал скоропостижно уезжать в Израиль. На историческую родину. Надо сказать, что к началу девяностых эмиграция в нашей стране приобрела тот размах, при котором отъезжающий уже не обретал в глазах остающихся ни ореола героя-диссидента, ни клейма предателя Родины. А в Израиль вообще, говорят, уезжали, чуть ли не по факту произведенного в синагоге обрезания. Леня уехал в рекордно короткий срок. Еще не кончилась первая четверть учебного года, а мы уже спели на прощальном банкете про березовый сок в весеннем лесу, провожая Леню в славный город по имени Хайфа.


продолжение следует.