Ворочаю свои тюльпаны на пластинке и ныряю в суп винила, который уже стекает на горячие лепестки ресниц, чтобы подвести к ним переигранное солнце. Деревня в полевой черноте уже прояснялась до голубой дымки над туманными чердаками, которые свесившись на клёны, гнали с рубежей птиц и лиственные между рёбер стаи поздно опадающего и извилистого хвороста. Он выйдет без ботинок к асфальту не в одном только носке, который не прижмётся к пальцам плотно и поэтому будет пылиться и цепляться за сухие клочья трав на обочине. Все вместе мы отойдём от ламп и в теряющейся к низу асфальта темноте будем искать угловатости по обе стороны, чтобы держась за остроконечные ромбы вертикалей суметь найти по пути до кладбища дедовский фонарик, который утратил ясность и теперь лишь преувеличенно мерцает в белой кроне распушившегося дуба, к ветви которого выпрыгнет из луча и моя неловкая тень. Луна в первенстве лучей подсушит своим кремом ещё вчера разнеженный травами снег, чтобы лакируя мои ботинки шипами обитого в морозе света, не придать моим в поле шагам звуков и значений. Бояться аллеи, которая в расфуфыренной фонарями бровке спрячет парочку для поцелуя, когда возле промелькнёт брошенный в центр скользкий мяч луны. Ночь пугает своими плохо подбитыми в грядке болтами, которые могут отвертеться от бессонницы и скатить её в мою плацкартную оранжерею с бархатистыми поездами, где люди облившись до дыр жёлтой смолой спят на скорости без шпал.
Заниматься любовью в двухме...
[Print]
jmot