Один расстался с девушкой и по этому поводу вспомнил обо мне: "Поехали", - говорит. - "В Ирландию". В соседнем окошке высвечивается: "Поехать бы с тобой куда-нибудь...". В книге Грузия, в мечтах - Испания. Качаю головой, а буквами киваю: "Посмотрим-посмотрим".
У третьего жене нужен компьютер. Четвёртому нужны жена и дети. "Девушки", - считает он. - "На этой планете странные. Не хотят обычного семейного счастья". И ласково склоняет моё имя. Я уж не знаю, плакать или смеяться: он не принимает меня за девушку или землянина?
А одно милое девичье создание выгнало к маме - мужа. Хорошо хоть её не мне слушать. У шестой всё горит синим пламенем, включая меня и её саму.
Седьмая размышляет, идти ли домой с работы: всё равно не спать, какая разница где и кто ты. А я волнуюсь и никак не пойму, чего бы сказать ей.
Восьмой предлагает варианты и уточняет: "Ну мы осенью обсуждали". А я уже ничего не помню. Помню только последствия - странные сообщения и обиды, которые потом стукнут так, что уже не до осени. Сижу и пытаюсь вспомнить, хотя б очертания. Бинго. "Ах, да, обсуждали".
Девятые планируют ехать. Вдруг. Я судорожно трясу календарь, не завалялось ли лишних дней - хотя бы трёх-двух. Как мозаику, пытаюсь сложить вместе. Учение твёрдо стоит на месте.
К трём с половиной все разбредаются. Сон, к счастью, уходит с ними. Тихо поднимаю глаза: "Десятых не намечается?".
Достаю еды, включаю погромче музыку, погружаюсь в книжку. Там много нового - в основном, про Личность. Правда, в теории.

Он поворачивает ручку кофемолки. Кофе превращается в порошок.
Он делает это так, что кажется, вся Вселенная замирает - наблюдая.
Весь мир - в повторяющихся поворотах.

Чтобы проснуться.
Или просто больше не спать.

А иногда, сидя на твоей кухне в одиночестве, я вспоминаю, как здесь было раньше. У меня очень мало воспоминаний об этом, но они невероятно важны и ценны. И как же, правда, всё с тех пор изменилось. Я усмехаюсь, делаю глоток чая из рыжей кружки - "Чего это ты улыбаешься?" - спросишь ты, войдя. "А просто хорошо. Просто чувствуешь, что не зря живёшь."
"Ну-ну", - теперь уже ты усмехаешься.
Ты просто не представляешь, сколько секретов хранит твоя квартира и моя голова. Я сделаю ещё глоток и прикрою глаза.

Ему тесно. Ему тесно сидеть на стуле в твоей кухне, ему тесно в моей квартире среди стен, тесно на улице среди высоких зданий, тесно в лесу между деревьев. Тесно в поездах, на воде и в самолётах. Чего там, ему целого океана мало, целого неба. Кажется, ему не хватает планеты, галактики. Оно всё стремится куда-то расширяется, зовёт меня за собой. Зовёт надрывно и пронзительно. А я сижу на том самом стуле в твоей кухне, слушаю и слегка улыбаюсь. Ещё пару часов можно его не слышать.

Я живу в одной небольшой деревушке. Тут всего пара десятков домов. Но насколько же тут чудесные люди! Несмотря на то, что я тут уже давно, я всё ещё сторонний наблюдатель, и именно так меня воспринимают "здешние", как я иногда называю их про себя. Одна милая старушка с соседней улицы каждый вечер, встречая меня, говорит: "Наша гостья всё не покидает нас. Как же... как же...". Я поначалу побаивалась её, а потом стала просто улыбаться. Однажды она подарила мне яблочный пирог, я ужинала им, запивала молоком - и ни о чём не думала. Правильный такой пирог, и вкусный. Ко мне часто приходят гости, приносят разности и новости. Мне тоже всегда есть, что им сказать. И я никак не могу понять, зачем они приходят - говорить или слушать. Забегаю иногда к соседям - у них качели во дворе. Они мне сказали, можно качаться. И я качаюсь. Мне тут нравится, хотя морские ветра часто простуживают и холодят. А ещё, знаете, что - я хочу за горизонт.
Я стала сумбурнее. Но точно знаю - хочу за горизонт.

Дедушка обычно садился в кресло и говорил: "Буду сказку рассказывать, если смирно сидеть будешь...". Я пугался, потому что твёрдо знал, что не смогу. И так получалось, что начало сказки я всегда слушал невнимательно - очень старался не двигаться, но потом - она захватывала, и я уже не следил за собой. Я уже был в том мире, в котором волшебницы выдавали магические клубочки и мечи, лешие прятались за корнями и подслушивали разговоры, солнце было не одно, а на Луне и вовсе цвели какие-то загадочные сады. Наверно, любой бы на моём месте почувствовал себя героем. Только, только сколько бы я у других не спрашивал - все хотели быть тем самым принцем, который мчался кого-то спасать (ну, девчонки, конечно, принцессами). А я больше всего хотел быть колдуном, живущим на перепутье дорог. Дедушка рассказывал про него нечасто, но если это происходило - я твёрдо знал, сказка будет что надо. Колдун жил в деревянном доме - без всяких там птичьих ножек, обычный деревенский дом. Как-то раз Дед очень подробно его расписал - он сам когда-то жил в таком, когда был ненамного младше меня. В тот раз мне показалось, что сказки - почти что реальны, что их не придумывают, а просто вспоминают. Хотел сразу поделиться своими мыслями, но не решился перебивать - а вдруг не доскажет. А потом забыл вовсе. Так вот, жил себе Колдун, читал книги, в том числе, кулинарные, чтобы изготавливать снадобья, частенько сидел на крыльце и наблюдал за птицами на деревьях, иногда даже трубку курил! Жил один, но к нему заходили путники, чтобы спросить совета. Мне вот тоже очень хотелось всем помогать - советом, зельем... Да хоть на крыльце вместе посидеть... Но ко мне никто не заходил... Только Деда по вечерам заглядывал, сказку рассказать. И то "сиди смирно" повторял... Как будто боялся, что я в сказку убегу. Я, конечно, вырос, сказки почти забыл. Только вот думаю теперь, а вдруг и правда, если бы не сдерживался - весь бы в сказке растворился?

Одной болеющей солнечной девочке.

Одним белым морозным вечером после совершенно безумного зимнего дня, когда в соседних окнах погасли лампы, и только кое-где мигали огоньки ёлочных гирлянд, маленькая девочка стояла у окна и любовалась снежинками. Периодически она отвлекалась на проносящиеся мимо машины и звёзды, но более всего её интересовал танец, который исполнял снег. И ей очень хотелось, чтобы это было специально для неё, только для неё. Девочка была небольшая, от того даже самая маленькая снежинка казалась ей огромной, а, точнее, каждая из них была как танцовщица в балете. В прошлом году они были с папой в театре - и ей запомнился лишь тот момент, когда на сцену выбежали актрисы - их было, наверно, больше, чем пальцев на обеих руках - выбежали, чтобы помочь музыке передать ту бесконечно нежную историю, которую пытались изобразить люди в словах и жестах. Казалось, что они просто не выдержали более стоять за кулисами и просто наблюдать, что это - папа нашёл правильное слово - импровизация. Они двигались вместе, но каждая как-то по-своему, как будто внутри у них звучала одна мелодия, но исполняемая разными инструментами. C тех пор танец виделся девочке во всём: в ручке, пишущей что-то на бумаге, в осенних листьях, в летающих птицах, в облаках, и, конечно, в текущей воде.
Кто-то спешно прошёл по улице, а она открыла окно - и вытянула вперёд ладошку. Тут же одна из балерин - конечно, самая красивая - воспользовалась этим и опустилась на руку, чтобы станцевать свой лучший танец на самой маленькой на свете сцене. Танец был волшебным.
Девочка стояла у окна, за ним бушевала метель, вчера ей исполнилось восемнадцать.

Она прижимает телефонную трубку плечом к уху, а сама - гладит бельё, когда то заканчивается, идёт мыть посуду, переложив аппарат на другую сторону. Она что-то порой отвечает, но редко. А в голове у неё проносится: "Да нужно ли это тебе... Да что ты говоришь...". Кивает, как будто собеседник видит её. Усмехается или, наоборот, мрачнеет. Ей уже совсем не хочется говорить, а, точнее, уже надоело слушать. "Я поняла", - спокойно отвечает она. А потом и посуда заканчивается, и уже нечем особо заняться, если не повесить трубку. Она садится на пол, недалеко от входной двери, под самым выключателем. Водит пальцем по полу - получаются странные узоры, видимые только ей. "Что?" - переспрашивает она. - "А, ну да". И продолжает тихо слушать. Потом проходит в спальню, смотрит на часы, переводит взгляд на зеркало, чуть наклоняет голову и говорит: "Ну ладно, мне пора". В трубке раздаются короткие гудки.