НАС ОБМАНЫВАЛИ, НО ТЕПЕРЬ МЫ ГОТОВЫ РАССКАЗАТЬ ВАМ ПРАВДУ! Мы за объединение понятий "хурма" и "енот"!!!
1. В слове "хурма" пять букв, а в слове "енот" четыре. Между этими фактами определённо есть какая-то связь!
2. Если намочить енота водой, он будет мокрым. Если намочить хурму водой, она будет мокрой. Неужели вы не видите связи?
3. Никто не видел, как енот слушает дабстеп. То же самое можно сказать и о хурме.
4. Если написать слово хурма с пятью ошибками, получится слово "енотъ". Это показывает на то, что в дореволюционной России хурму называли енотом.
5. Ни хурма, ни енот не приедут к тебе в дом, если вызвать скорую помощь.
6. Если Вы купили страуса и ищете, что надеть ему на голову - ни хурма, ни енот не подойдут.
Этого достаточно, чтобы утверждать, что хурма и енот - ОДНО И ТО ЖЕ!
в романе Мастера рассказано вовсе не о земном пути сына Божия, как в Евангелие, а перед нами история некоего бродячего философа, который оказался невинной жертвой в сущности политического противостояния между колонией и метрополией. между Иудеей и Римом. Пилат - колониальный наместник в покоренной провинции. Первосвященника Каифу, который возглавляет Ершалаим, вовсе не интересует и лично не волнует Иешуа. Каифа видит в нем опасного для Ершалаима человека, провокатора, из-за которого могут возникнуть волнения. И они уже возникли. А если они возникнут, то римляне введут войска, она начнут усмирять эти волнения, погибнут невинные люди, то есть произойдет нечто невозможное, ненужное для ершалаимского народа. То есть Каифа заботится о своем народе. А когда Пилат пытается еще заступиться за Иешуа, Каифа тем более понимает, что, значит, он ему зачем-то очень нужен. И он тем более настаивает на том, что Иешуа должен быть казнен, и даже шантажирует Пилата, угрожает, что нажалуется на него императору Тиберию. Убоявшись этой жалобы, Пилат проявляет слабость и соглашается на то, что Иешуа казнят. Каифа, думая, что Иешуа провокатор, использует против него провокатора же, Иуду, который в романе Мастера никакой не предатель. В отличие от Евангелия, потому что предатель это бывший друг и ученик, который раньше был близким, а потом предал. Иуда в романе булгаковском он никакой не ученик и не друг, он за деньги выполняет свою работу. То есть это штатный провокатор. Логика совсем другая, нежели в Евангелие. При этом в романе Мастера есть персонаж с апостольским именем Матвей, который ведет записи. То есть это явный намек на будущего евангелиста. Но по внутренней логике булгаковского романа записи Левия Матвея никак нельзя назвать точными. Он записывает всё абсолютно не так. Он что, злонамеренно это делает? Это он пишет, как слышит, как он понимает, так и пишет. То есть все понимаю по-разному, то есть люди смотрят на один и тот же факт и видят совершенно разные вещи. И передают его по-разному
"слаживаем", говорит тетенька с экрана.
федеральный канал. тетеньке на вид за пятьдесят.
словечко это означает "складываем". овощи какие-то она слаживает в горшочек
историю нельзя знать.
куда лучше по выданному учебнику зазубрить, чем дневники читать, какие-то рассказы полузабытые, свидетельства. еще ведь нужно найти, чьи дневники читать.
чтобы пальцами этак по лаку - вжжик! - и ничего не цепляет. гладенько, хорошо.
чем по выщерблинам елозить, как по разрушенному зубу языком. эти выщерблины оставляют ощущение колоссального разочарования, непередаваемого по масштабу, больше, чем кит и грибница опят вместе взятых.
- как только в этой стране станет совсем плохо, мы уедем.
- сначала здесь закрывают двери. совсем плохо становится потом
Умер N.
У меня с ним было что-то вроде флирта, грозившего перейти, но так и не перешедшего в роман; он надеялся, я же зачем-то водила его за нос. Мне было 19 лет, и мне казалось, что это, в общем, весело, хотя и немного опасно: еще прилипнет и не отлипнет.
Мне нужны были Большие Чувства, ну так это мне, а с чужими чувствами я - неа, не считалась.
Он догадывался, наверно, о моем коварстве и нечестной игре, но все же продолжал свои упорные, мягкие ухаживания и однажды позвал меня к себе на дачу; дача была далеко, в самом конце железнодорожной ветки, это под Ленинградом. Я заметалась: приглашение подразумевало романтическую связь; я не хотела ее. Но поклонниками бросаться глупо, да? мало ли, и я пообещала приехать, а там видно будет.
Был конец мая, тепло; я села на электричку и долго ехала, а потом долго шла к его маленькой деревянной даче. Всю дорогу меня глодали сомнения, - зачем? хорошо ли это? не лучше ли вернуться? Словно бы некто мрачный и противно-моральный возник в пространстве и с укоризной глядел на меня: остановись, девушка; нехорошо; нехорошо. Не в первый раз в жизни я ощутила присутствие этого морализатора, этой помехи; он злил меня. А тебе какое дело? - отвечала я в никуда; а мне интересно; что хочу, то и делаю; отзынь. Так говорили в дни моей питерской юности: отзынь.
В окне его дачи горел свет, я осторожно пробралась сквозь влажную вечернюю траву и глядела через окно. Был краткий миг тьмы посреди этой белой майской ночи. Он сидел за столом, - кухня? комната? Он читал книжку, прислоненную к чайнику, что-то ел, обкусывая с вилки с двух сторон, лицо было расслабленное, бессмысленное, как у всякого читающего. Я смотрела на этот красивый, в общем, профиль, на подбородок, на шею, на руки. Я не любила его. Сердце мое не билось учащенно, дыхания не перехватывало, слезы не подступали, глупые пафосные слова, о которых стыдно бывает вспоминать потом, не всплывали пузырями в мозгу. Заведомо неосуществимые планы грандиозного размаха не толпились в воображении.
N. пил чай и ждал меня. Я постояла под окном в крапиве; моего присутствия за окном он не ощутил. Я тихо выбралась из зарослей и пошла назад, на станцию; оказалось, что последняя на сегодня электричка уже ушла, а следующая - в шесть утра. По платформе уже бродили опасные пьяницы, оставаться здесь было нельзя.
Я вернулась на дачу N, но в дом стучаться не стала. Я приметила в саду сарай; осторожно взобралась на чердак, где лежало неизвестно для каких нужд и когда собранное сено, жалкие его остатки. В углу была стопка газет за сороковые годы, должно быть, времен постройки дачи. Я легла на это сено, расстелила газеты и замоталась во взятый с собой синий свитер. Ноги оставались голыми; их ели комары. Стало холодно, меня тряс озноб. Никогда раньше я не спала на чердаке в сарае; я была хорошая домашняя городская девочка. Родители, наверно, были на даче и думали, что я в городе, готовлюсь к сессии. Моя Большая Любовь тоже понятия не имела о моих приключениях. Ни один человек на свете, включая N, не знал, где я нахожусь. Я была нигде.
Это самое важное место на свете: нигде. Всякий должен там побывать. Там страшно, там пусто, там холодно, там нестерпимо печально, там оборваны все человеческие связи; и все твои грехи, все пороки, все лжи, все лукавства и двурушничества чередой выходят из летних ленинградских сумерек и смотрят тебе в лицо без осуждения, без сочувствия, а просто по факту, как есть. Вот мы. Вот ты. И это правильно. Так и должно быть. И с отвращением ты читаешь жизнь свою. И принимаешь решения.
В саду громко, со всех сторон свистали и щелкали соловьи. Я их раньше не слышала, я думала, что они поют как у Алябьева, как певцы: а, а, а, а, а! Но я их узнала. Время от времени я вставала и смотрела в щели чердака: N долго читал. Потом свет погас. Я ворочалась и мучилась до утра. В пять я встала, всклокоченная, с сеном в волосах, с чешущейся от сенной трухи шеей, с типографским отпечатком репортажей о процессах очередных вредителей на ляжках и икрах, мятая и немытая, с мутью в душе и потащилась на вокзал, на дребезжащую электричку, прочь.
Ничего потом не было, и объясняться я с ним не стала. А что говорить-то? И вот теперь жизнь прошла, и он умер. Я вспомнила про него сегодня, поздно вечером, на остановке троллейбуса, угол Садового кольца и Краснопролетарской. Там такой незастроенный, огороженный участок, и на нем дерево в белом цвету, в темноте не разберу, какое. И посреди этой городской вони, и опасных подвыпивших мужиков, и ментов по соседству, и всей этой бессмыслицы и безнадеги, зачем-то на дереве расселись соловьи и поют. Совсем с ума, наверно, посходили. Совсем.
Значение - шутливое утешение тому, кто ушибся, порезался ("Толковый словарь русского языка" Д. Н. Ушакова).
Выражение пришло к нам из русской крестьянской среды. Молодые парни уговаривали девушек заняться с ними любовью, используя именно эту фразу. Потом фраза стала крылатой и получила современное значение.
Сергей Доренко очень прикольный чувак. я даже не знаю, как бы ещё охарактеризовать своё отношение к нему..
среди всего этого глубокого абсурда с серьезным лицом именно Доренко - то, что созвучно и нужно. иногда кажется, что только так и можно жить, чтобы не спятить от окружающего идиотизма..
бесполезный псто
[Print]
Ануца