иногда я задумываюсь на секунду и оказываюсь на жаркой верхней полке поезда. я слушала, как молится Окуджава, и ревела молча.
я оставила свой крестик на сорванной цепочке на прикроватном столике в другом городе. и никогда еще в жизни я не хотела чего-то так страстно, так горячо. это неуемное желание толкалось внутри меня, сжимало меня, как белье после стирки.
такое желание побеждает смерть, наверное. когда ты оказываешься в силах умолить кого угодно, сдвинуть пространство. чтобы через четыре часа чистилища получить простые буквы "мне без тебя плохо. физически плохо"
мой поезд тогда сошел с рельс, похоронив под собой всякий животный интерес к чему-то, отдельному от.
полные руки боли, которую нельзя разделить ни с кем. которой можно только упиться до тошноты, впитывать и заменять ею кровь. никогда я не была так близка сама с собой, как в те часы. никогда я не видела в себе гомункулуса, способного перевернуть мир. не сломать и не разрушить, а размять пластилином, чтобы вылепить новое.
это не то, что хочется пережить снова. слепнуть от обстоятельств, терять всякую ориентацию, любую веру.
ничего более ужасного в моем личном не происходило никогда.

теперь я ворочаюсь в постели среди ночи и натыкаюсь на его подмышки или нос. и сразу под носом губы. и он всегда улыбается во сне, это видно даже в темноте. и именно эти оглушающие четыре часа в поезде, когда я, возможно, впервые посмотрела себе в глаза, не дают мне пресытиться и забыть.
это мой кнут. капли воды на темя. бесконечный и очень личный опыт, которому я, как цапля, не умею научить

за окном внезапно наступил март, значит. солнце вдруг стало теплое, над вздыбленным льдом Невы белый плотный дым
я люблю февраль. никогда больше солнце не бывает таким бешеным, слезливым
мы пережили зиму. мою первую зиму в городке. нашу первую общую зиму
мы пережили смерть