драббл, 18+
написан для команды Котиков

…Утюг неслышно скользит по мундиру, оставляя полосу идеально отглаженной ткани.
Сам скользит, хозяин лишь изредка взглядывает в сторону гладильной доски.
И для этого ему нужна Сила? Ситх его побери… Хотя желать такого настоящему ситху – это звучит двусмысленно.
– Как я его ненавижу, – слова, как кипяток, выплескиваются в пространство.
– Хурр? – отзывается Миллисент, подставляя шейку под ласкающие пальцы.
– Обоих.
Эти двое – единственные, кто ставит под сомнение компетентность и авторитет молодого генерала. Разумеется, если не брать в расчет ничтожество с повстанческого корабля, не способное даже твою фамилию запомнить, – то да, только эти двое. Миллисент – кошка, ей не объяснишь. Это и хорошо – что есть кто-то, кому ничего не надо объяснять, если сам не можешь многого объяснить. И так хорошо гладить ее рыжую шерстку… и вспоминать, что ее касались и другие пальцы. Пальцы, с которых ради такого случая была снята черная перчатка.
Глупо ревновать к кошке.
А еще глупее думать, что с ним можно поладить. Неуравновешенный настолько, что иногда кажется полубезумным, одержимый стремлением «быть как дедушка», непредсказуемый. Самонадеянный. Эгоистичный. Да еще и вздумал перетягивать на свою сторону эту девицу-джедая – еще одну наглую кошку, которая сначала подставит шейку под почесывание, а потом врежет лапой с выставленными когтями по руке. Интересно, бывают ли кошки-джедаи? Миллисент иногда производит впечатление убежденного ситха, только очень ленивого.
Шрам, полученный от Рэй, ему очень идет. Хочется трогать и даже целовать этот шрам, проводить по нему кончиком языка, вдыхая запах кожи, прижиматься лицом к небритой щеке. Хочется прижиматься к широкой груди, покусывать мощную шею с кадыком, вылизывать ключицы, а потом опуститься на колени и оттянуть черную кожу, чтобы проследить губами «распутную дорожку», ведущую в пах, и, наконец, обвести губами розовую нежную головку, единственно нежную на всем этом сильном и жестком, жестоком теле, и забрать ее в рот…
– Все равно я его ненавижу, – Миллисент поднимает голову и небрежно щурится, трется головой о руку.
Пальцы касаются собственного лица. Острого, резкого лица, усеянного бледными веснушками. Свои пальцы – не его.
– Однажды я его убью, если он не убьет меня раньше.
– Хурр, – Миллисент переворачивается на бок и ловит руку лапами.
Когда он начинает орать и размахивать луч-саблей, это бесит еще больше, чем когда он язвит или молчит. Хотя выглядит как-то нормально, даже успокаивающе – зимой идет снег, звезды светят, он орет и беснуется…
В такое моменты хочется захватить блестящие черные волосы, пока они окончательно не растрепались и не прилипли к взмокшему от злости лицу, намотать их на руку и пригнуть на четвереньки. Пинками раздвинуть колени. Стянуть ситховы кожаные штаны и отодрать так, чтобы гневные вопли раз в жизни сменились стонами удовольствия. Заодно проверить, способен ли он испытывать удовольствие, или в этой душе уже не осталось ничего, кроме ярости и жажды власти. И плевать, если это будет у всех на глазах.
– Ненавижу…
Миллисент, разыгравшись, оставляет на тыльной стороне руки длинную царапину. Неглубокую – она все же балуется, а не нападает всерьез.
Он гладит ее и играет с ней, когда думает, что его никто не видит. И поэтому ненавидеть его по-настоящему не получается. Но назвать это иначе, как ненавистью, тоже нельзя. Никто из них, кроме Миллисент, не может позволить себе ничего, кроме ненависти.