Название: О ковриках и катастрофах
Автор: Санди для WTF Moomins 2019
Размер: драббл, 880 слов
Пейринг/Персонажи: Гафса/Филифьонка

Гафса швырнула сумочку в угол и разрыдалась.
Она так ждала этого вечера! Так тщательно подбирала сумочку и шарфик к новому платью, которое тоже выбирала со значением!
Дело было не в платье и не в сумочке, конечно. Просто именно сегодня Гафса навещала Филифьонку, и именно сегодня она собиралась поговорить с ней начистоту. Правда, совершенно не знала, с чего начать, но это было и к лучшему: ведь если Филифьонка видела в ней только приятельницу, слишком откровенные излияния и правда оказывались ни к чему…
Гафса вспомнила, как они впервые познакомились. Филифьонка тогда показалась ей такой беззащитной, такой одинокой – и такой романтичной. Надо же, снять этот ужасный дом на берегу, на отшибе только из сентиментальной привязанности к семье! Впоследствии Филифьонка так и не сумела сделать дом уютным – конечно, из-за неприспособленности к жизни, и это было так трогательно.
Но зато она была не чужда искусству. Подумать только, ее родственники работали в театре!
Сама Гафса отличалась здравомыслием и крепко стояла на ногах, но ей нравилось считать себя утонченной и не похожей на других. Разумеется, оценить это могла только такая же утонченная натура – то есть только Филифьонка. И Гафса частенько представляла себе, как Филифьонка одиноко сидит у окна, опустив хрупкие руки с недовязанной кружевной салфеткой, и смотрит на холодное море.
Хотелось поддержать ее, отогреть тоненькие пальчики.
Поцеловать бледную вытянутую мордочку.
Забрать ее в объятия и увезти в красивый домик на маяке, где можно было бы и смотреть вдвоем на ее любимое море, и жить в красоте и уюте, а по воскресеньям делать выход в театр и по магазинам. В конце концов, нельзя же было допустить, чтобы Филифьонка постоянно носила это давно вышедшее из моды платье и потертую горжетку!
Но именно сегодня – когда Гафса наконец собралась поговорить об этом – Филифьонка внезапно завела разговор о каких-то катастрофах.
Разумеется, она вовсе не имела в виду катастрофы. Такая поэтическая натура могла говорить исключительно в переносном смысле. И «катастрофой» она иносказательно именовала перемены в жизни, которые ей собиралась предложить Гафса. Ведь Филифьонка не могла не догадаться о ее намерениях. Пусть Гафса и промолчала весь вечер, а потом зачем-то заговорила о каких-то глупостях вроде чистки ковров, – не могла!
Слезы текли и текли ручьем по щекам Гафсы, пока не начали щипать ей кожу; тогда она поднялась, шмыгнула носом и сказала себе: «Ну и прекрасно! Не стоило разменивать хорошую дружбу на какие-то сомнительные перемены!» – хотя на душе у нее по-прежнему было очень тоскливо…
И тут послышался первый раскат грома.
Гафса не боялась грозы, но поспешила закрыть окно, чтобы его не разбило, и увидела, что небо не просто заволоклось тучами – оно стало жутким иссиня-черным, и его расколола надвое колоссальная молния. От мгновенно раздавшегося громового раската Гафсе заложило уши. Шквал налетел на ее сад, и большая ветка, отколовшись от яблони, с треском рухнула вниз.
– О Боже, – прошептала Гафса, – это же и есть катастрофа, про которую говорила фру Филифьонка! А она там одна-одинешенька! Ее же смоет в море!
Она бросилась к телефону, но дозвониться так и не смогла: связь не работала, должно быть, ветром оборвало телефонные провода. И вдруг по морю, краешек которого виднелся из окна, зашатался и восстал синеватый мрачный смерч и угрожающе двинулся к берегу…
Всю ночь Гафса не находила себе места. Филифьонка, конечно же, не догадывалась о ее чувствах. О них следовало говорить если и не прямо, то хотя бы чуть более ясными намеками, а теперь, если Филифьонку действительно смыло в море, у Гафсы совсем ничего не останется – ни дружбы, ни надежды. Да, она могла говорить только о природной катастрофе. Она предчувствовала бурю и смерч! Такая тонкая, чувствительная натура не могла не предчувствовать!
«Катастрофа, – всхлипывала Гафса, – вот что такое настоящая катастрофа! Она говорила мне, а я ее не послушала, я ей не поверила, я думала только о себе! И теперь у меня не будет моей фру Филифьонки, и домика на маяке, и счастья, и чаепитий по вечерам вдвоем!»
Наутро буря улеглась, и Гафса, измотанная бессонной ночью и переживаниями, нашла непромокаемые туфли и побежала к Филифьонке, задыхаясь от волнения.
Муми-дол после бури изменился до безобразия. Повсюду валялись оборванные ветром листья, на многих деревьях поломало ветки, садовые скульптуры опрокинуло в грязь, заборчики завалились и покосились, а если у кого-то с вечера сушилось белье и хозяева не успели его убрать, то все теперь мокло в широких лужах. Гафса выбежала на берег и охнула: с дома Филифьонки смерчем сорвало крышу.
– Она погибла, – Гафса заломила руки в отчаянии. – Моя фру Филифьонка погибла!
Но Филифонка, живая и здоровая, почему-то полностью одетая, как ни в чем не бывало весело плескалась в волнах, оседлав коврик из прихожей. Гафсе сперва показалось, что она утонула или тонет и зовет на помощь, – она бросилась к воде и закричала:
– Фру… Филифьонка? Вы живы? Ах, как это ужасно, моя милая, бедная, добрая фру Филифьонка!
Ей так много хотелось сказать. И то, что они вчера болтали о какой-то ерунде вроде чистки ковров, а ведь она, Гафса, пришла совсем за другим. И что она, Гафса, не сумела поддержать и утешить вчера Филифьонку вовсе не потому, что не любит ее, а потому, что не нашла нужных слов. И что они просто созданы друг для друга, и нужно срочно поселиться вдвоем в домике на маяке. Но вместо этого Гафса запричитала:
– Какой ужас! И ведь вы же предупреждали, что будет катастрофа! Я так беспокоилась!
Филифьонка рассмеялась.
– Какая катастрофа? – спросила она, выбираясь из моря и вытаскивая коврик. – Это очень мило с вашей стороны, фру Гафса, но совершенно лишнее!
И она уселась на песок и звонко расхохоталась.