Иду под путепроводом, мимо рынка. Рынка, где не производят, но лишь перепродают. Стоят два пожилых хача, заливаюющихся своим каркающим смехом. Невдалеке старичок в пиджачке с медалями наяривает на аккордеоне что-то знакомое, в надежде на подаяние. Слышу громко, с нескрываемым презрением:
- Великий русский народ.
Обидно до слёз.

Прошлое иногда всплывает могучим куском льда, чтобы пробить крепкий борт Титаника жизни. Так случилось и с моим одноклассником, Костей. Мелкий хулиган, трусоватый заводила, он всегда был лидером, походя обижая тех, кто был послабее его. Меня он не трогал, потому как если не физически, то морально я был сильнее его. А с сильными связываться резону нет.
Мы, дети, тогда мало задумывались о своём происхождении, цвете крови и цвете кожи. Он был довольно смуглый, несмотря на белокурую маму и светлого отца, работавшего в нашей школе трудовиком. Но я уже в то время знал, что он приёмыш. Добрая мама, частый гость родительских собраний, рассказала мне об этом. Но я свято хранил эту тайну, прекрасно понимая даже детским умишком, что иногда информация убивает почище взорвавшейся бомбы. Потом он перешёл в другую школу, и мы, дети, забыли о нём. Последний раз я его видел на выпускном вечере. Взгляд, вы знаете, его некогда презрительный и дерзкий взгляд лидера, стал взглядом побитой собаки. Это был уже не он, но его двойник. Позже, я узнал, что он узнал о секрете. Узнал грубо. Не знаю, что именно сломало его, но думаю это было не последним аргументом, перевесившим чашу удачи не в его пользу.

Двери открылись, и в вагон вошёл он, осколок эпохи. Зашёл под матерную брань и настойчивые пожелания бойкой бабульки попутного ветра в горбатую спину. Спина у него, кстати, была прямая, даже слишком. Как у кадрового офицера. Вошёл он с трудом, опираясь на трость, при этом всё ещё пытаясь что-то вежливо досказать старушенции. И как только ему уступили место - тут же начал рассказывать рядом сидящему мужику историю своей жизни. Люди вокруг заулыбались. И как не заулыбаться? Говорил он тонким, птичьим голоском, никак не шедшим к его величественной внешности. Найдя благодатного слушателя, он с радостью поведал о том, как они, стахановцы, рыли первое метро, упрямо вгрызаясь в землю. Чудо середины ХХ века. Как было весело строить подземные дворцы им, молодым ребятам. Рассказал о круглосуточной работе, о наградах, о трудностях.
Неожиданно он замолчал, как будто исчерпал, вылил весь свой жизненный грааль опыта на мужика. Исповедавшись, он встал, с лёгкой улыбкой, и сказал, - теперь можно и умереть спокойно. Сказал обыденно. Так должно быть говорят после сытного обеда, - ну, теперь можно и поспать. Двери открылись и выпустили его, всё ещё крепкий кусок некогда величественной глыбы. Глыбы, от которой остались лишь вот такие, уже поросшие мхом, осколки. Из вагона он вышел так, как должно быть всходят отчаянные храбрецы на эшафот. Не с трусостью, но с лёгким презрением к смерти. Теперь он её уже не страшился.

Месяц назад. Возвращаюсь поздно вечером домой, само собой, слегка на веселе. В руке бутылка пива, в ушах плеер, в голове лёгкий туман. Вагон метро почти пуст. Напротив меня сидит паренёк, слушает плеер. Никого не трогает. Обычный безобидный студент, немного подгулявший. С кем не бывает? Все мы люди, все мы человеки, как говорится. В вагон входят двое дерзких. Знаете, с такой шакальей агрессивностью ребята. Один, тридцати лет, садится слева от парня, мрачно жуёт жвательную резинку, а второй садится справа, и начинает что-то ему говорить. Говорить с наигранной агрессией. Всё это происходит прямо напротив меня. Человек я спокойный и рассудительный, поэтому беру поудобнее бутылку и жду, когда начнётся заварушка. Почему бы не помочь хорошему человеку? Но, к моему изумлению, паренёк вдруг снимает наушники и отдаёт плеер "говорливому". Затем встаёт и выходит из вагона. Немая сцена. Ну что же, каждый поступает так, как считает нужным. "Говорливый" изумлён не меньше моего. С удивлением показывает мне и "молчаливому" добычу. Я с презрением смотрю ему в глаза. Он отводит взгляд. Следующая остановка моя.
Вчера. На электронном табло метро около 20 часов. Еду пару остановок по кольцу. В вагоне дремлет пьяный паренёк. В школе таких называют маменькиными сынками. Потом они взрослеют, папенька их удачно пристраивает - и вуаля, они складно одеты и блистают самозабвенной наглостью. Мир принадлежит им. Поезд останавливается на остановке, и в вагон входит тревожный пацан. Короткая стрижка, короткая дублёнка, короткий ум. Эдакий современный Шура Балаганов. Подсаживается к спящему хлыщу и неумело, испуганно начинает шарить в его кармане. Пьяный шевелится, и неудавшийся вор резко одёргивает руку. Я стараюсь не смотреть. Зачем?