Название: Рождество
драббл, мистика, джен

Детство мое прошло в Кингспорте. Вы не бывали в Кингспорте, дружище? Чудесный приморский городок, и народ там добродушный, даром что у каждого, кто живет в Кингспорте больше двух-трех поколений, найдутся в предках висельники и работорговцы. А для нас, для кингспортской мелкой шпаны, это было в радость. Вот подумать только – где еще пацаны могут спускаться в тоннели, вырубленные сто пятьдесят лет назад, контрабандистами или беглыми рабами, и затевать там игры? Правда, после того, как однажды двое из нашей компании так и не вышли из этих тоннелей, родители нам строго-настрого запретили в них соваться. Но зато у меня была чудо-нянька, толстая негритянка по имени Кэлпурния.
Когда настала Великая Депрессия, Кэлпурнию нам пришлось рассчитать. Но мы с сестренкой – тогда у меня была сестренка, маленькая Мэг – частенько навещали ее.
Кроме тоннелей, была еще пара мест, куда нам вход был заказан. Первое из них – ну, вы его видели, если бывали – это Туманный утес. Высоченный! В сумерках его причудливая верхушка напоминала этакий замок, и кое-кто клялся, что видел, как в этом замке загораются окошки. А второе – особняк на Морской улице, где жил старый-престарый моряк. Соседи уважительно называли его капитаном, а мы, детвора, прозвали «Страшный Старик», хотя он никому и слова плохого не сказал.
Тот день, после которого все изменилось, был праздничный. Святки. У нас в Кингспорте их отмечали не так, как везде в Америке: никто не наряжал большую ель на городской площади, не ходил в гости, не веселился, не пускал фейерверки. Все встречали Рождество у себя по домам, и многие спускались в нарочно для этого оборудованные подвалы. А мы с малышкой Мэг засиделись у моих друзей, братьев Питера и Джона, и когда спохватились, что пора домой, улицы уже опустели.
Помню, что Мэг расплакалась и жаловалась, что ей страшно. Да мне и самому было не по себе. Улицы совершенно пустынные, знаете ли, тишина, ставни во всех домах закрыты – разве что в щелки между ними пробивается свет, а фонари горят вполнакала, некоторые и вовсе потухли, да еще и идти надо мимо дома Страшного Старика.
Пошел снег, да такой густой, и наши с Мэг следы мигом заносило. Будто и не шел по дороге никто. От этого нам становилось еще страшнее.
Мы почти дошли до дома Страшного Старика; ноги точно свинцом налились, Мэг закапризничала и с ревом начала вырываться, приговаривая: «Не хочу, не хочу». Я-то был уже здоровый парень – десятый год пошел, в страшные сказки не особо верил, меня больше пугало, что по возвращению могло влететь от родителей, поэтому рассердился, прикрикнул на нее, схватил под мышки и поволок.
Если бы я тогда не выпустил ее…
Она, хоть и махонькая, была уже тяжеловатой. Я протащил ее ярдов двадцать и начал выбиваться из сил; снег хлестал по лицу, забивал глаза и нос, ноги вязли в сугробах, а Мэг еще и вырывалась, вырывалась и хныкала.
И тут фонарь перед нами мигнул и погас.
Дом за ним, по соседству с домом Страшного Старика, был темным – должно быть, все ушли в подвал. И у Страшного Старика тоже было темно, хотя, думаю, он-то просто спал. Я споткнулся, выронил Мэг, упал руками в снег и закашлялся. Мэг отползла от меня немного вперед, продолжая плакать.
А когда поднял голову, на Туманном утесе горели окна, и было видно, что там действительно дом. Я отчетливо видел, как на несколько мгновений в домике прорезается желтый прямоугольник: это, видать, дверь открылась. Мне даже показалось, что в прямоугольнике дверного проема мелькнул чей-то силуэт. А потом дверь закрылась, и окна погасли. Кто-то вышел из дому, чтобы спуститься в Кингспорт и отпраздновать Рождество.
– Мэг! – крикнул я. – Мэг, не реви! Вон, видишь, дом на Туманном утесе? Оттуда вышел дядька, и он придет к нам в гости, и если ты не прекратишь, он будет дразнить тебя ревой-коровой!
Мэг тихонько и монотонно всхлипывала.
– А не будешь реветь, получишь подарки, – попробовал я зайти с другой стороны. По правде, ее плач наводил на меня больше страха, чем недовольство родителей, темнота, одиночество и метель, вместе взятые. – Пошли! Пошли, а то нас тут засыплет, и мы превратимся в снежных баб!
Она стояла в десятке шагов впереди, вся облепленная снегом, и все так же ныла на одной ноте.
Я набрался храбрости, выпрямился и затопал к ней, увязая в снегу и на ходу рассказывая, какие пироги и подарки приготовили нам родители.
– Индейка! Ты же любишь индейку, Мэг? И новая кукла, – вопил я, пытаясь перекричать гул ветра. Но сколько я ни шел, не приблизился к Мэг и на шаг. А плач ее не утихал ни на минуту. – Да Мэг же!
Ветер и снег сворачивались вокруг нас в тугие жгуты, водя какой-то нелепый хоровод, и мне казалось, что эти жгуты напоминают человеческие фигуры, только очень большие. И они тянутся к нам длинными снежными руками…
В тот момент я даже не испугался. Вернее, испугался, но за Мэг. Я представил себе, как эти снежные чудовища заберут ее, и она у них простудится, а родители устроят мне головомойку – а потом будут рыдать, вот как Мэг сейчас. И когда я увидел в вихрях метели темный силуэт, очень обрадовался.
– С Рождеством! – заорал я.
– С праздником, юноша, – ответил он. И тут Мэг остановилась, и я бросился к ней, и схватил ее… О Боже! Это была не Мэг! Это был просто сугроб из рассыпчатого снега, который развалился под моими руками!
А плач Мэг, тихий и монотонный, все звучал и звучал откуда-то…
Я упал лицом в снег, и больше ничего не помню.
Очухался я в постели, весь закутанный. Мама стояла рядом и плакала. Кэлпурния принесла мне горячий чай и какие-то пилюли; оказалось, что я провалялся в жару и бреду почти неделю, а Мэг так и не нашли. Полиция и добровольцы из числа соседей во главе с папой искали ее еще много дней подряд…
Прошло полтора года, прежде чем я снова научился улыбаться.
И двадцать – прежде чем я снова решился навестить Кингспорт.
Не подумайте, я был там летом. Туманный утес показался мне не таким уж высоким, а Страшный Старик – просто старичком. Но когда я вернулся домой, мне почудился детский плач, и теперь я слышу его постоянно.
Я знаю, дружище, – это плачет моя сестренка. Не отговаривайте меня. Ведь я так и не спас ее. Это плачет моя маленькая Мэг.