Долгое время считалось, что украинцы — это что-то наподобие русских, но только их какая-то особая, южная разновидность. Будто бы русские люди, дикая смесь присядки, соломенного чучела, мордвы, чуди, мери, веси, муромов, матрешек, скифов, самоедов, варягов, морковных шахмат, лопарей, черемисов и зырян, у нас, в средней полосе, при наших-то морозах и ветре, лицо имеют белое, задумчивое, бороду носят до пояса – даже и бабы, лыко дерут, водку пьют стаканом, утираются кулаком и все больше молчат да терзают балалайку. Но когда уж заговорят, то говорить будут долго, раскатисто, аккуратно упирая на букву «о» — мо-ло-ко, ко-ло-во-рот , кро-во-сос, пи-до-рас. А вот на юге под воздействием теплых температур и свинины лица таких людей разрумяниваются, борода у баб опадает, становится баба от этого крепкой, остистой, толстопопой, увитой голубыми лентами и шумной, как прибывающий паровоз. Мужики же характер приобретают скрытный, прижимистый, вороватый, а потому песен часто не поют, все больше борщи едят и коверкают русский язык так, чтобы труднее было поймать их на слове. Вместо «извините» скажут «що?», вместо «да здравствует» — «нехай». А в остальном никакой разницы – братья-славяне. По деревне мы идем, все мы председатели, мы тебя не трогаем — иди к такой-то матери.

Однако даже и меня, человека, отдаленного от точных познаний, всегда насчет этого братства терзали смутные догадки. Дело все в том, что среди моего организма, среди мозга головы его, среди рук тела, ног земли, печени раздумий и даже среди тайного приспособления для близости с людьми протекает четверть украинской крови. Всего только четверть, но даже и она вносит в мое существование бездну противоречий. Будучи лишь малой, незначительной добавкой, доставшейся в наследство от дедушки Василия Ефимовича Прокопенко, товароведа московского холодильника, внутренняя моя Украина иной раз берет на себя так много, что приводит организм в полное замешательство.

Допустим, соберется печень моя быть терпимее к миру, надумает пожевать капустный лист доброты. Или ноги поспешат-поспешат, побегут-побегут по пригоркам любопытства. Даже и приспособление затрепещет-зашевелится, потянется-потянется к современникам. Но в это самое время украинская часть крови моей загустеет, насупится, упрется и скажет остальным частям организма: «Как же я вас, москалей поганых, ненавижу! Как же вы, кацапы, мне опостылели!» Нет тогда во мне и толики гуманизма. Один только голый эгоцентризм. Ничего не могу поделать: чувствую себя основой мироздания. И причиной и следствием его. Злой я тогда становлюсь. Злой, пьяный и одинокий.

Честно сказать, я искренне пытался найти объяснение этому феномену, что называется, в источниках. Однако Украина скорее поразила меня, чем объяснила хоть что-нибудь. Например, в истории этой страны все имело какой-то особенный смысл, но не имело ровным счетом никакого значения. Строго говоря, историей Украины легко можно было признать не только историю России, но и историю вообще любого государства, даже и целого мира, а еще лучше — вселенной. Я с изумлением обнаружил, что абсолютно все на свете, любое явление, признак, примету, суеверие можно было без какого-либо ущерба для истины уверенно считать полностью украинскими, точно так же, как и не считать их таковыми.

Ну, например, вряд ли у кого-нибудь вызовет сомнение тот факт, что украинцы стали причиной всех великих катаклизмов, включая потоп, сход ледника, египетскую тьму и исчезновение мамонтов. Точно так же абсолютно ясно, что украинцы первыми населили землю и, вооруженные всего лишь вездесуйкой, сприздерем и самотером, стали источником развития цивилизации, изобретя водопровод, порох, телеграмму, наволочку, шахматы и ананас. Украинцами были великие ученые-гуманисты Петрусь Синус и Тарас Косинус. Пан Колумб, сын львовского поэта Викулы Коперника и одесского столяра Павло Пикассо, открыл Америку. Благодаря усилиям донецких мыслителей Петрарки и Макаренко корабли стали бороздить мировые океаны по маршруту Копенгаген–Бомбей (8500 километров) и Панама–Лондон (8800). Украинцами были созданы два мертвых украинских языка — латынь и эсперанто, а также множество живых. Например, турецкая письменность (см. картину «Украинцы пишут письмо турецкому султану»), фарси (украинский язык, произносимый наоборот), японский язык («що це таке») и английский («ху из»). Украинским легко может считаться любой город, включая Мехико. Любое дерево, включая баобаб. Любое животное, включая чистика, кайру, амурского лесного кота, птицу-носорога, казуара, райскую мухоловку, страуса нанду, зеленого дятла, кенгуровую крысу, шиншиллу, зеленого дятла и тем более хохлатую кукушку. Я уж не буду тут распространяться про барокко и рококо.

Все, абсолютно все на свете, как я выяснил, является украинским и одновременно не является им. И даже то, что и вправду является украинским, им на самом деле не является. Ну, скажем, флот. Парадоксально даже само словосочетание «украинский флот». Хотя бы потому, что это и не флот, и не украинский. Странно. Мне даже показалось, что если весь материальный мир действительно состоит лишь из единицы и ноля, точки и пустоты, тела и потенциала, то в этой конструкции, матрице мироздания, украинцы определенно играют роль единицы. Эдакого мистического числа, абсолюта, входящего в состав вещей, но не соединимого с ними и не изменяющего их. Ибо любое число, умноженное на единицу, остается все тем же самым числом.

Сделанная находка сорешенно доконала меня. Выходило, что, если я прав, Украины и вовсе не должно было существовать на свете. Ибо над выделением абсолютного вещества, абсолютной цифры билось все человечество всю свою историю, пытаясь переплавить свинец повседневности в золото своих надежд. И расплата за эти опыты всегда была ужасной. И ни один из них не увенчался успехом. Но Украина тем не менее существовала в реальности и чувствовала себя вполне бодро, если судить хотя бы и по объявлению, вывешенному недавно на моем подъезде: «Ремонт квартир после ремонта украинских рабочих».

Эта загадка какое-то время казалась мне совсем неразрешимой. Попытки откопать украинца в себе самом и вывести его на чистую воду все чаще приводили меня к фиаско и шаткому положению в семье. Организм созидал урывками, мечась между эгоцентризмом и похмельем. Однако решение, как всегда, оказалось внезапным. Раскрыв на днях собственный холодильник, я увидел там то, что, как оказывается, тщетно искал все эти долгие годы. На полке за банкой с огурцами лежал венец усилий цивилизации, самое идеальное, простое и немыслимое сочетание флоры, фауны, труда, мысли, знаний, солнца, силы, жизни и смерти, сладости, неги, счастья и греха. Настоящий украинский философский камень в его материальном, чистом, абсолютном выражении. То, создателем и вечным тайным хранителем чего является великий украинский народ. Это был холодный, твердый, непостижимый шмат сала. И еда, и опровержение еды. Вещь в себе. Смысл, не имеющий значения. Значение, не имеющее смысла. Единица материального мира.

Я съел его, конечно, и стал наконец самим собой. Мироздание почти перестало беспокоить меня. В нем, правда, осталось одно, только одно белое пятно. А именно: если украинцы — единица, то кто же тогда ноль? И кажется мне, что я уже знаю ответ.


(с) Сергей Мостовщиков