Ночь, за спиной темнота. Я один среди мглы, в пятне света монитора. На шее висит плеер Сони. Один из самых простых, по сути флэшка с проигрывателем. Больше ничего нет. Темнота, мертвенный свет экрана, безумный Серж Танкян и я (гол — обнаженная сердцевина, из которой льется сок мечты и недосказанности).

Итак, скоро тридцать. Я изменился, но и сам не заметил, как и почему. Вернее понятно как, и понятно почему. Но разве в этом можно честно признаться, чтобы не поломать картонный мир. Нет. Поэтому я и картонный мир по договоренности делаем вид, что нет — не изменился, возможно да —– изменился, но не сильно, возможно, что сильно, но не существенно.

Я стал не любить страну, в которой живу. Я не люблю город-мрак, город-государство — Москву (при этом нет явных причин делать этого, но я не знаю, почему так), и я не люблю город как таковой, хоть в городе мне и комфортно жить. Этот город. Ну, где я сейчас живу. Да и любой другой. Без разницы. НО где жить, если не в городе. Другую жизнь и представить сложно. О ней можно только судить и судачить. О другой жизни. Но судачить я могу и о космосе, внеземных цивилизациях – кто запретит мне судачить. Мне сложно запретить что-то, я не люблю запретов, о которых говорят вслух, но сам подчиняюсь множеству безмолвных запретов. Как-то появились сами собой несказанные правила жизни, которым никто не учит, но все живут. Появились мысли, слова, поступки, о которых не говорят, но которыми живут все взрослые люди. И ты как бы сам собой ими уже живешь, не переезжая, не полчая диплома, не меняя работы, не меняя друзей, знакомых, квартиры. Нет никакой знаковой точки, отметки, с которой ты бы взял и начал жить по-взрослому. Нет. Есть горы, откуда начинают бег ручьи, наполняются водами и скатываются водным потоком к равнине. И эти ручьи знают, что им еще предстоит пробежать предгорья, набрать уверенный и полноводный бег на равнине, сделать несколько поворотов в рамках русла и влиться в океан. Бездонный, безличный, невообразимо бескрайний океан. И там раствориться.