начало путевых заметок и немного фоток

солнце, воздух и вода
не помогут никогда.
только секс и похуизм
укрепляют организм

нет предела-конца мирозданию
звезды светят зачем-то в ночи
а под ними срут божьи создания
вот же блятство - хоть криком кричи

вечер, кончилась неделя.
вспомнил саша мизантроп,
что на хуй его присели
три блохи и смрадный клоп.

были три блохи едины-
слились каплей, вот же блять!
почесал сашок седины,
стал соснику вспоминать.

клоп представился: "я витя",
колыхнулся тухлый смрад.
- моего хуйку сосните?
молвил саша: "буду рад!"

у клопа соснул хуишку
и усталость сбросил с плеч.
записать бы это в книжку,
для грядущего сберечь.

Все люди - братья, мы - седьмая вода,
И мы едем - не знаю, зачем и куда,
Мой сосед не может - он хочет уйти,
Но не может уйти - он не знает пути,
И вот мы гадаем, какой может быть прок
В троллейбусе, который идет на восток

© «Кино»

- Что ж мне так хуево? - думал Минет Ссыглер в пятницу, тринадцатого июля. А дело было, скорее всего, в том, что с утра и целый день он был безобразно трезв, просто как стеклышко, да еще и эта адская жара и духота выжигали пересохшее нутро. Выпить хотелось неимоверно, хотя бы даже этого проклятого пива, но нажраться в тот день не было возможным никак - начальник накануне объявил, что уволит немедленно и сомнений не было, что так он и сделает. В пункте приема стеклотары где Минет работал, то приемщиком, то грузчиком, а изредка, в силу своего незаконченного высшего, и помощником бухгалтера, наконец-то случилась ревизия.

Явиться на работу пьяным или набраться прямо там, что он обычно и делал, в этот день было смерти подобным. По всему пункту там и сям шныряли какие-то неопрятного и нездорового вида личности в замызганных и мятых, когда-то белых, халатах, мелькали суровые гладко выбритые упитанные люди в погонах, туда-сюда носились загнанные штатские в плащах и с толстыми папками под мышкой. Тут же крутился знакомый участковый мент в грязной форме и с сальной челкой, выбивавшейся из-под козырька примятой фуражки, а за ним хвостом ковылял, трясясь от алкогольной абстиненции, кожвенеролог из диспансера, находившегося в том же здании. Сотрудники обоих учреждений – районного КВД и пункта, где вкалывал Ссыглер - частенько сталкивались вместе за выпивкой.

Вместе с бухгалтером – тощим дедком, от которого воняло козлом (что Ссыглер иногда улавливал в редкие минуты трезвости), Минет записывал серийные номера бутылок в большой гроссбух, затем перемножал их трясущейся рукой в столбик с антропометрическими данными грузчиков и между собой. Иногда один из штатских вертлявой, пидорской походкой подходил к Минету, и, как-то странно на него поглядывая кислыми гляделками, совал бланк, куда приходилось записывать результаты вычислений.

Апофеозом проверки стал массаж простаты, которому подверглись все сотрудники пункта, бесцеремонно поставленные раком по приказу какого-то пухлого чина маленького роста с бульдожьими брылями. Процедуру выполнял могучий детина в замызганной спецовке, с лицом выраженного дегенерата и толстенными пальцами с грязными ногтями. «Вот же пидоры ебучие!» - думал Минет, ощущая в очке резкое пощипывание от солидола, которым пользовался детина-проктолог для смазывания сосискообразного пальца, обтянутого резиной перчатки.

И вот, падая, на этот раз от жары и усталости, а не от выпивки, Минет медленно брел к остановке троллейбуса. Было начало пятого, но духота, казалось, стала еще сильнее. Знойное июльское солнце неторопливо скатывалось к западу, над асфальтом поднималось марево.

Приостановившись возле автоматов с газированной водой недалеко от остановки, Минет перевел дух и, кинув монетку в один из ржавых железных шкафов, получил стограммовый пластмассовый стаканчик мутноватой теплой жижи. Ссыглер в два глотка проглотил содержимое стаканчика, его сразу кинуло в пот и все тело покрылось противной липкой мерзостью.
«Вот же блядь, сука!» - выматерился Минет и, взяв второй стаканчик и, опрокинув его себе за пазуху, схватил ворот футболки и немного подергал. Потом понюхал подмышку. Вонь, исходившая от потного, немытого тела, была нестерпимой.

- Чё ты там нюхаешь, бля? Хуй нюхни, блядь! – знакомый голос оторвал Ссыглера от усталых дум, посвященных комфорту и гигиене. – Ёбнуть не желаешь?
Ссыглер обернулся и увидел тощую фигуру своего кореша Муни Жозла, такого же алкаша. Муня затянулся, выплюнул догоревшую сигарету и раздавил ее носком сандалии.
- Жарко, блядь, - ответил Ссыглер. – Давай, нахуй, вечерком сообразим. А щас помыться бы… Мокрая от пота футболка казалось размякшей и пластырем липла к расплывавшемуся на жаре телу. Минет взглянул на небо, зажмурился от палящего солнца и, наклонив голову, снова незаметно понюхал подмышку. В нос шибануло так, что перехватило дыхание.
- Вот же чистоплюй ебаный, бля, - ответил Муня Жозел.

Троллейбусная остановка не имела крыши. Остов лавочки с засохшей лужей комкастой блевотины и столб с проржавевшей табличкой – вот и вся остановка. На табличке белым было написано слово «хуй».

- В хуй иди, - отозвался Ссыглер. – Жара, блядь, я б ебать не хотел!
- Да и ебись она провались, я дезиком напиздикалонился, - Муня хихикнул. – Не то, что ты, животновод ебучий.
- Пиздикалонишься, как пидор, блядь! Парфюмер, нахуй! – Ссыглер не признавал никаких дезодорантов и прочей косметики. – Скоро жопой на обочине торговать начнешь!
- Ёбаный ты… - начал было Жозел, но тут раздался громкий скрежет. Подкатил раскаленный, громыхающий серо-голубой троллейбус и, со скрипом тормозов, остановился. Открылись облезлые двери.

Забравшись внутрь, Минет, распихивая редких пассажиров, устремился на заднюю площадку. Раздались сдавленные возмущенные возгласы.
- Дезики, бля, хуезики, - пробормотал он и, матерясь, начал скатывать через голову футболку.

На задней площадке троллейбуса, как обычно, располагалась помывочная точка, чтобы желающие могли искупаться. Но именно в этой машине все было, почему-то, в плачевном состоянии: дверцы из потрескавшегося, затертого оргстекла были покорежены и не закрывались, заскорузлые, покрытые буграми слоистой старой краски и ржавчины трубы бесстыдно пялились на Ссыглера. Наконечника с распылителем не было, тонкая струйка мутной, ржавого оттенка воды непрерывно лилась из неровного, бугристого обреза трубы… Минет прокомпостировал банный талон.

«Бля, совдепия какая-то ебучая!» - подумал Минет, освободился, наконец-то, от футболки, сорвал с себя трусы и, прикрывшись взятой с полочки мочалкой, шагнул в кабинку. Грязный обмылок лежал прямо на решетке стока и Ссыглер, нагнувшись, брезгливо поднял его, затем покрутил было краны смесителя, пытаясь отрегулировать напор и температуру воды, плюнул и стал намыливаться. Серо-коричневое мыло неожиданно дало обильную пену, мочалка приятно массировала тело и Минет повеселел.

- Эй, девушка, потри-ка мне спинку, - подмигнул он сидевшей в середине салона девице, которая, повернувшись, пыталась высмотреть под пеной Ссыглеровские причиндалы.
- Размечтался, - она скривилась и демонстративно отвернулась.
- Ну и зря! – Ссыглер полностью открыл кран и начал смывать пену. Струйка, вытекавшая из Г-образной трубы, была тонкой и прерывистой, вода - тепловатой и мылкой, как щелочь.
- Ебаный ты простатит, - воскликнул Ссыглер, вспомнив походу недавнюю процедуру на работе. Он резко крутанул еще раз барашек, но толку было мало. Вода, казалось, не смывала, а только лишь добавляла пену.
- Блять, это же сколько ехать надо, пока эту ёбань смоешь, так и свою остановку пропущу, - разозлился Минет и с остервенением задвигал руками, намыливая между ягодицами и под яйцами, пытаясь вымыть черные комья смазки, которой пользовался проктолог.
- Гы, - прикололся сидевший недалеко от водителя Муня, - Ты дрочишь там, что ли?
- Хуй соси, - заорал ему в ответ Ссыглер.

Троллейбус разогнался так, что стоять на скользком полу стало совсем невозможно, и Ссыглер решил закругляться с помывкой. Вдруг машину резко подбросило на колдобине, в трубах что-то зашипело, послышался звук вылетающей пробки и напор резко усилился, а затем тут же иссяк – видимо, в баке закончилась вода. Пенистая жижа перелилась через низкий порожек «помывочного пункта» и стала заливать салон. Обутые в сандалии и босоножки пассажиры начали поджимать ноги и ворчать. Постепенно невнятный шум набрал обороты и перешел в громкое возмущение, слышался мат.

Троллейбус притормозил и остановился, открылись задние двери. Поток мыльного киселя тяжело потек по ступенькам, рванувшая к двери бабка в платочке поскользнулась и, коротко вякнув, ткнулась лицом в асфальт. Вошедший в троллейбус дядька заскользил на разъезжающихся ногах и еле-еле устоял.
- Кххххххххххххх, - прокашлялся динамик. – Хрррррррралебус идёт в депу. Следующая остановка кхххх-кхонечная. Депо.
Пассажиры умолкли, и оторопело смотрели на балансирующего мужика.
Вышедший из троллейбусного душа голый Минет обнаружил вместо своей одежды непонятно откуда взявшиеся среди лета кальсоны с оттянутой мотней.

- Спиздили, с-с-суки! - он обвел глазами смотревших на него с ненавистью пассажиров и, за неимением полотенца, обтерся этими кальсонами. Пассажиры недовольно забубнили, Ссыглер натянул мокрую тряпку и, пройдя сквозь салон, уселся рядом с Жозлом.
Гомон и ругань не прекращались, но мешало не это. Ощущение было таким, словно кто-то медленно вкручивал в спину ржавый штопор. Ссыглер обернулся и вдруг встретился глазами с Робертом Инглундом собственной персоной, настолько похожа на Фредди Крюгера была рожа уставившегося в спину Минета помятого мужлана в кепке. Бледную, с красными прожилками, рябую харю лже-Инглунда исказила кривая гримаса, и он, подмигнув и ощерив гнилые пеньки зубов, погрозил Минету пальцем.
- Иди нахуй, ебун косорылый, - ответил ему слегка охуевший Ссыглер.
Ухмылка исчезла, жеваная рожа «Крюгера» застыла и вытянулась. Он взмахнул рукой и демонстративно ударил себя в челюсть. Кулак блеснул металлом и Муня зашипел: «Ебать, да у него кастет. Осторожнее с ним, блядь».

- Ахррррррррррр, - внезапно завопил динамик, троллейбус дернулся и резко остановился, так, что Ссыглер от неожиданности подпрыгнул. Динамик завизжал:
- Бзззззззздепо! Конечная.

Переднюю дверь заклинило и народ, матерясь и скользя по мыльной жиже, двинулся в сторону задней. Навстречу направившимся туда же Минету и Муне поднялся Фредди с кастетом.
- Ну что, допизделся? Пришло время ответить, - Фредди оскалил редкие гнилые зубы и дохнул какой-то закисшей мерзостью.
- Пошёл в хуй, припиздень, - Ссыглер попытался его обойти, но не тут-то было. Крюгер выбросил вперед руку, перегородив друзьям путь, рукав задрался и Минет увидел, что никакого кастета и нет. Не было и кисти с предплечьем, искусно сделанный из меди и дерева протез щелкнул и ощетинился острыми, как шило, иглами. Лицо Фредди перекосилось и стало таким бледным, что казалось покрытым белилами, как у Пьеро. Из протеза с тихим шелестом выскочили три сверкающих длинных лезвия и Минет оцепенел. Ужас был так силен, что даже моргнуть было трудно, и, уставившись на лезвия, Ссыглер понял, что уже мертв.
- Господи, помоги, - хотел прошептать он, но не было сил даже шевельнуть губами.
«И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть», - промелькнуло в голове.

- Ну, ёбаная ты мразь! – вопль Жозла вышиб Минета из ступора. Муня налетел всем телом на Фредди и тот, поскользнувшись, грохнулся на скользкий пол. Ссыглер схватил рукой обоюдоострое лезвие, но крови на его ладони почему-то не было. Это придало Минету сил и страх вдруг сменила такая дикая ярость, что Ссыглер согнул пополам одно за другим все три лезвия и, напрягшись, вырвал их из протеза, а затем оторвал и саму искусственную руку гада с корнем. Культя беспомощно задергалась, в бескровном обрубке что-то мерзко шевелилось. Муня зарычал, вцепился в голову Фредди и, резко крутанув, с хрустом оторвал ее. Из разверзшихся вен и артерий фонтаном брызнула кровь. Хрипло дыша, он принялся молотить ногами дергающееся в конвульсиях тело, втаптывая кровавые куски мяса в покрытый мыльной слизью пол, в то время как Минет, подпрыгнув, приземлился на голову монстра, которая треснула как арбуз…

Троллейбуса не было, а был пустой школьный класс. Из коридора вдруг подул спертый вонючий воздух, напомнивший о школьной столовой с хлебными казёнными котлетками, прогорклым борщом и липким компотом, мерзкий запах школьного детства, женского пота и дешевой парфюмерии первой учительницы, запах долгих и скучных уроков и незаслуженных пиздюлей… Словно труба Иерихона, прогремел звонок на перемену, плавно перешедший в гнусавый голос: «Дилинь-дилинь блять! Дилинь-дилинь! Вставай, блядь, быстро, блядь!»

Минет Ссыглер проснулся, вскочил с дивана и ударил по привычке кулаком по старому будильнику. В пункте приема стеклотары, где Минет вкалывал, намечалась ревизия, и опоздать на работу, тем более с вонью утреннего перегара, было смерти подобно. Майка во сне пропиталась липким вонючим потом, от подмышек несло нестерпимо, и Минет решил, что, несмотря на перспективу проебать троллейбус, неплохо было бы искупаться…

На Ямайке было семь утра. В Петропавловске-Камчатском – полночь.

©2010 Александр Козаченко, Борис Ленский

Почти что по Высоцкому.

я не терплю вонючих пацифистов
из-за которых миллионы сожжены
убогих ксенофобов и нацистов
и Петю что пропил кольцо жены

я ненавижу сранных коммунистов
и их тупых подхвостников-рабов
щетинистых вампиров-сталинистов
и Фатму что плясала меж гробов

я презираю вшивых миротворцев
у канибалов лижущих очко
надутых самомнением богоборцев
и дохлые глаза больных торчков

можно продолжить, дамы и херы!

Дамы и херы! Замрите! Слушайте!

То ласково, а то сурово
Подует ветер перемен:-)
Хуже всего, когда нет никакого
А перемены я люблю
Однообразья скучен плен.
Я не нуждаюсь в постоянстве
Но счастье и тепло удерживать люблю в себе
В своих руках. В прописке и гражданстве
Легко отказываю лишнему с своей судьбе.
Бывает груз мы тащим по привычке
Однажды взятый под расписку чемодан
Жалеем бросить, платим за него наличку
И клеем на него наклейки разных стран.
Но как легко однажды, на рассвете
Его оставить, вспомнив слишком поздно.
И сколько нового еще на свете
Всего не увидать под небом звездным.
И в губы ласково повеет
Прекрасен, свеж, благославен,
Он смелый, быть таким он смеет,
Внезапный ветер перемен.


В изумленним потрясении у меня вылетело:


Треща вибрируя сурово
Из жопы дунет ветерок
Мне вонь кишечника не нова
Для перемен подходит срок

А перемены я люблю
В пизду стабильность, постоянство
Я ничего вам не сулю
Пакую в сумку уебанство

Вообще-то это чемодан
Его нашла я на Привозе
На нем говно из разных стран
Нутро воняеет – всё в навозе

Я положу в него носки
Прописку, справку о гражданстве
Потереблю свои соски
Погряз весь мир в говне и хамстве

Я на рассвете поднялась
Звезда стыдливо прячет тело
И хоть я месяц не еблась
Не ваше это все же дело

На свете множество чудес
Газ из кишечника выходит
И запашок, как дар небес
Мне по губе игриво водит

Утро радостно ставит нас раком
И к коленям цепляется пыль
Мы под солнцем ползем кверху сракой
В нее воткнут железный костыль

Время нам всю дорогу засрало
Набросало огрызков бычков
На мгновенье поднимем ебало
Глаз сверкнет из под гнутых очков

Где-то птица орет постоянно
Охуела совсем с бодуна
Мы в бычках ковыряемся рьяно
Все равно не найдем не хрена

Как быстро темнеет закатное море,
В ночи увязая, начнем же считать:
Коровы блять, овцы блять, куры блять, горе!
И лошади, лошади, ёб твою мать!

Вот утро приходит, проснулась природа,
А нас не ебёт, мы продолжим считать:
Бараны блять, свиньи блять, что за погода?
И лошади, лошади, ёб твою мать!

Сезоны меняются, тянутся годы,
Но слышно повсюду опять и опять:
Корова блять, утки блять, свиньи – уроды!
И лошади, лошади, ёб твою мать!