Все люди - братья, мы - седьмая вода,
И мы едем - не знаю, зачем и куда,
Мой сосед не может - он хочет уйти,
Но не может уйти - он не знает пути,
И вот мы гадаем, какой может быть прок
В троллейбусе, который идет на восток

© «Кино»

- Что ж мне так хуево? - думал Минет Ссыглер в пятницу, тринадцатого июля. А дело было, скорее всего, в том, что с утра и целый день он был безобразно трезв, просто как стеклышко, да еще и эта адская жара и духота выжигали пересохшее нутро. Выпить хотелось неимоверно, хотя бы даже этого проклятого пива, но нажраться в тот день не было возможным никак - начальник накануне объявил, что уволит немедленно и сомнений не было, что так он и сделает. В пункте приема стеклотары где Минет работал, то приемщиком, то грузчиком, а изредка, в силу своего незаконченного высшего, и помощником бухгалтера, наконец-то случилась ревизия.

Явиться на работу пьяным или набраться прямо там, что он обычно и делал, в этот день было смерти подобным. По всему пункту там и сям шныряли какие-то неопрятного и нездорового вида личности в замызганных и мятых, когда-то белых, халатах, мелькали суровые гладко выбритые упитанные люди в погонах, туда-сюда носились загнанные штатские в плащах и с толстыми папками под мышкой. Тут же крутился знакомый участковый мент в грязной форме и с сальной челкой, выбивавшейся из-под козырька примятой фуражки, а за ним хвостом ковылял, трясясь от алкогольной абстиненции, кожвенеролог из диспансера, находившегося в том же здании. Сотрудники обоих учреждений – районного КВД и пункта, где вкалывал Ссыглер - частенько сталкивались вместе за выпивкой.

Вместе с бухгалтером – тощим дедком, от которого воняло козлом (что Ссыглер иногда улавливал в редкие минуты трезвости), Минет записывал серийные номера бутылок в большой гроссбух, затем перемножал их трясущейся рукой в столбик с антропометрическими данными грузчиков и между собой. Иногда один из штатских вертлявой, пидорской походкой подходил к Минету, и, как-то странно на него поглядывая кислыми гляделками, совал бланк, куда приходилось записывать результаты вычислений.

Апофеозом проверки стал массаж простаты, которому подверглись все сотрудники пункта, бесцеремонно поставленные раком по приказу какого-то пухлого чина маленького роста с бульдожьими брылями. Процедуру выполнял могучий детина в замызганной спецовке, с лицом выраженного дегенерата и толстенными пальцами с грязными ногтями. «Вот же пидоры ебучие!» - думал Минет, ощущая в очке резкое пощипывание от солидола, которым пользовался детина-проктолог для смазывания сосискообразного пальца, обтянутого резиной перчатки.

И вот, падая, на этот раз от жары и усталости, а не от выпивки, Минет медленно брел к остановке троллейбуса. Было начало пятого, но духота, казалось, стала еще сильнее. Знойное июльское солнце неторопливо скатывалось к западу, над асфальтом поднималось марево.

Приостановившись возле автоматов с газированной водой недалеко от остановки, Минет перевел дух и, кинув монетку в один из ржавых железных шкафов, получил стограммовый пластмассовый стаканчик мутноватой теплой жижи. Ссыглер в два глотка проглотил содержимое стаканчика, его сразу кинуло в пот и все тело покрылось противной липкой мерзостью.
«Вот же блядь, сука!» - выматерился Минет и, взяв второй стаканчик и, опрокинув его себе за пазуху, схватил ворот футболки и немного подергал. Потом понюхал подмышку. Вонь, исходившая от потного, немытого тела, была нестерпимой.

- Чё ты там нюхаешь, бля? Хуй нюхни, блядь! – знакомый голос оторвал Ссыглера от усталых дум, посвященных комфорту и гигиене. – Ёбнуть не желаешь?
Ссыглер обернулся и увидел тощую фигуру своего кореша Муни Жозла, такого же алкаша. Муня затянулся, выплюнул догоревшую сигарету и раздавил ее носком сандалии.
- Жарко, блядь, - ответил Ссыглер. – Давай, нахуй, вечерком сообразим. А щас помыться бы… Мокрая от пота футболка казалось размякшей и пластырем липла к расплывавшемуся на жаре телу. Минет взглянул на небо, зажмурился от палящего солнца и, наклонив голову, снова незаметно понюхал подмышку. В нос шибануло так, что перехватило дыхание.
- Вот же чистоплюй ебаный, бля, - ответил Муня Жозел.

Троллейбусная остановка не имела крыши. Остов лавочки с засохшей лужей комкастой блевотины и столб с проржавевшей табличкой – вот и вся остановка. На табличке белым было написано слово «хуй».

- В хуй иди, - отозвался Ссыглер. – Жара, блядь, я б ебать не хотел!
- Да и ебись она провались, я дезиком напиздикалонился, - Муня хихикнул. – Не то, что ты, животновод ебучий.
- Пиздикалонишься, как пидор, блядь! Парфюмер, нахуй! – Ссыглер не признавал никаких дезодорантов и прочей косметики. – Скоро жопой на обочине торговать начнешь!
- Ёбаный ты… - начал было Жозел, но тут раздался громкий скрежет. Подкатил раскаленный, громыхающий серо-голубой троллейбус и, со скрипом тормозов, остановился. Открылись облезлые двери.

Забравшись внутрь, Минет, распихивая редких пассажиров, устремился на заднюю площадку. Раздались сдавленные возмущенные возгласы.
- Дезики, бля, хуезики, - пробормотал он и, матерясь, начал скатывать через голову футболку.

На задней площадке троллейбуса, как обычно, располагалась помывочная точка, чтобы желающие могли искупаться. Но именно в этой машине все было, почему-то, в плачевном состоянии: дверцы из потрескавшегося, затертого оргстекла были покорежены и не закрывались, заскорузлые, покрытые буграми слоистой старой краски и ржавчины трубы бесстыдно пялились на Ссыглера. Наконечника с распылителем не было, тонкая струйка мутной, ржавого оттенка воды непрерывно лилась из неровного, бугристого обреза трубы… Минет прокомпостировал банный талон.

«Бля, совдепия какая-то ебучая!» - подумал Минет, освободился, наконец-то, от футболки, сорвал с себя трусы и, прикрывшись взятой с полочки мочалкой, шагнул в кабинку. Грязный обмылок лежал прямо на решетке стока и Ссыглер, нагнувшись, брезгливо поднял его, затем покрутил было краны смесителя, пытаясь отрегулировать напор и температуру воды, плюнул и стал намыливаться. Серо-коричневое мыло неожиданно дало обильную пену, мочалка приятно массировала тело и Минет повеселел.

- Эй, девушка, потри-ка мне спинку, - подмигнул он сидевшей в середине салона девице, которая, повернувшись, пыталась высмотреть под пеной Ссыглеровские причиндалы.
- Размечтался, - она скривилась и демонстративно отвернулась.
- Ну и зря! – Ссыглер полностью открыл кран и начал смывать пену. Струйка, вытекавшая из Г-образной трубы, была тонкой и прерывистой, вода - тепловатой и мылкой, как щелочь.
- Ебаный ты простатит, - воскликнул Ссыглер, вспомнив походу недавнюю процедуру на работе. Он резко крутанул еще раз барашек, но толку было мало. Вода, казалось, не смывала, а только лишь добавляла пену.
- Блять, это же сколько ехать надо, пока эту ёбань смоешь, так и свою остановку пропущу, - разозлился Минет и с остервенением задвигал руками, намыливая между ягодицами и под яйцами, пытаясь вымыть черные комья смазки, которой пользовался проктолог.
- Гы, - прикололся сидевший недалеко от водителя Муня, - Ты дрочишь там, что ли?
- Хуй соси, - заорал ему в ответ Ссыглер.

Троллейбус разогнался так, что стоять на скользком полу стало совсем невозможно, и Ссыглер решил закругляться с помывкой. Вдруг машину резко подбросило на колдобине, в трубах что-то зашипело, послышался звук вылетающей пробки и напор резко усилился, а затем тут же иссяк – видимо, в баке закончилась вода. Пенистая жижа перелилась через низкий порожек «помывочного пункта» и стала заливать салон. Обутые в сандалии и босоножки пассажиры начали поджимать ноги и ворчать. Постепенно невнятный шум набрал обороты и перешел в громкое возмущение, слышался мат.

Троллейбус притормозил и остановился, открылись задние двери. Поток мыльного киселя тяжело потек по ступенькам, рванувшая к двери бабка в платочке поскользнулась и, коротко вякнув, ткнулась лицом в асфальт. Вошедший в троллейбус дядька заскользил на разъезжающихся ногах и еле-еле устоял.
- Кххххххххххххх, - прокашлялся динамик. – Хрррррррралебус идёт в депу. Следующая остановка кхххх-кхонечная. Депо.
Пассажиры умолкли, и оторопело смотрели на балансирующего мужика.
Вышедший из троллейбусного душа голый Минет обнаружил вместо своей одежды непонятно откуда взявшиеся среди лета кальсоны с оттянутой мотней.

- Спиздили, с-с-суки! - он обвел глазами смотревших на него с ненавистью пассажиров и, за неимением полотенца, обтерся этими кальсонами. Пассажиры недовольно забубнили, Ссыглер натянул мокрую тряпку и, пройдя сквозь салон, уселся рядом с Жозлом.
Гомон и ругань не прекращались, но мешало не это. Ощущение было таким, словно кто-то медленно вкручивал в спину ржавый штопор. Ссыглер обернулся и вдруг встретился глазами с Робертом Инглундом собственной персоной, настолько похожа на Фредди Крюгера была рожа уставившегося в спину Минета помятого мужлана в кепке. Бледную, с красными прожилками, рябую харю лже-Инглунда исказила кривая гримаса, и он, подмигнув и ощерив гнилые пеньки зубов, погрозил Минету пальцем.
- Иди нахуй, ебун косорылый, - ответил ему слегка охуевший Ссыглер.
Ухмылка исчезла, жеваная рожа «Крюгера» застыла и вытянулась. Он взмахнул рукой и демонстративно ударил себя в челюсть. Кулак блеснул металлом и Муня зашипел: «Ебать, да у него кастет. Осторожнее с ним, блядь».

- Ахррррррррррр, - внезапно завопил динамик, троллейбус дернулся и резко остановился, так, что Ссыглер от неожиданности подпрыгнул. Динамик завизжал:
- Бзззззззздепо! Конечная.

Переднюю дверь заклинило и народ, матерясь и скользя по мыльной жиже, двинулся в сторону задней. Навстречу направившимся туда же Минету и Муне поднялся Фредди с кастетом.
- Ну что, допизделся? Пришло время ответить, - Фредди оскалил редкие гнилые зубы и дохнул какой-то закисшей мерзостью.
- Пошёл в хуй, припиздень, - Ссыглер попытался его обойти, но не тут-то было. Крюгер выбросил вперед руку, перегородив друзьям путь, рукав задрался и Минет увидел, что никакого кастета и нет. Не было и кисти с предплечьем, искусно сделанный из меди и дерева протез щелкнул и ощетинился острыми, как шило, иглами. Лицо Фредди перекосилось и стало таким бледным, что казалось покрытым белилами, как у Пьеро. Из протеза с тихим шелестом выскочили три сверкающих длинных лезвия и Минет оцепенел. Ужас был так силен, что даже моргнуть было трудно, и, уставившись на лезвия, Ссыглер понял, что уже мертв.
- Господи, помоги, - хотел прошептать он, но не было сил даже шевельнуть губами.
«И се конь блед и сидящий на нем, имя ему Смерть», - промелькнуло в голове.

- Ну, ёбаная ты мразь! – вопль Жозла вышиб Минета из ступора. Муня налетел всем телом на Фредди и тот, поскользнувшись, грохнулся на скользкий пол. Ссыглер схватил рукой обоюдоострое лезвие, но крови на его ладони почему-то не было. Это придало Минету сил и страх вдруг сменила такая дикая ярость, что Ссыглер согнул пополам одно за другим все три лезвия и, напрягшись, вырвал их из протеза, а затем оторвал и саму искусственную руку гада с корнем. Культя беспомощно задергалась, в бескровном обрубке что-то мерзко шевелилось. Муня зарычал, вцепился в голову Фредди и, резко крутанув, с хрустом оторвал ее. Из разверзшихся вен и артерий фонтаном брызнула кровь. Хрипло дыша, он принялся молотить ногами дергающееся в конвульсиях тело, втаптывая кровавые куски мяса в покрытый мыльной слизью пол, в то время как Минет, подпрыгнув, приземлился на голову монстра, которая треснула как арбуз…

Троллейбуса не было, а был пустой школьный класс. Из коридора вдруг подул спертый вонючий воздух, напомнивший о школьной столовой с хлебными казёнными котлетками, прогорклым борщом и липким компотом, мерзкий запах школьного детства, женского пота и дешевой парфюмерии первой учительницы, запах долгих и скучных уроков и незаслуженных пиздюлей… Словно труба Иерихона, прогремел звонок на перемену, плавно перешедший в гнусавый голос: «Дилинь-дилинь блять! Дилинь-дилинь! Вставай, блядь, быстро, блядь!»

Минет Ссыглер проснулся, вскочил с дивана и ударил по привычке кулаком по старому будильнику. В пункте приема стеклотары, где Минет вкалывал, намечалась ревизия, и опоздать на работу, тем более с вонью утреннего перегара, было смерти подобно. Майка во сне пропиталась липким вонючим потом, от подмышек несло нестерпимо, и Минет решил, что, несмотря на перспективу проебать троллейбус, неплохо было бы искупаться…

На Ямайке было семь утра. В Петропавловске-Камчатском – полночь.

©2010 Александр Козаченко, Борис Ленский

Ссыглера мучила жажда. Пить хотелось так сильно, что, казалось, попадись любая лужа, так и кинулся бы к ней. Но луж не было, а то, что появилось в лунках, вряд ли утолило бы жажду. Вязкая желтоватая масса, дойдя до краев бессчетных ямок и выбоин, переливалась наружу и медленно ползла под ноги бредущего с тяжелой железякой в руке Минета.
Возникла резь в боку, которая усиливалась с каждым шагом. Он остановился, глубоко вдохнул вонючий воздух и зашелся в кашле. Не выпуская бластер из правой руки, Ссыглер с трудом расстегнул заляпанные брюки и пустил темно-желтую струю в ближайшую лунку, стараясь пробить вязкую массу. Струйка была слабой, ссал Минет долго, моча растекалась по поверхности и не смешивалась с белой вязкой жижей.
Застегнув штаны, он поплелся по чавкающей под ногами земле. В голове гудела и вибрировала жаркая пустота, не удавалось удержать ни одной беспорядочно скачущей мысли.
Ссыглер попытался понять где он оказался, но кроме как "в пизде на верхней полке" и "у хуя на куличиках", в голову ничего не шло. Он был настолько ошарашен происшедшим, что не было даже страха, потрясение от стягивающей все тело нити до сих пор не прошло.

Запах усилился и расцветился сложным сочетанием оттенков, среди которых доминировал запах крови. Его не могла заглушить даже резкая, будто от раздавленного гигантского клопа, вонь.
Почва почернела, в белесых потеках стали проявляться красные вкрапления.
Внезапно спереди раздался протяжный скрежет и что-то оглушительно застрекотало.
Минет остановился и вскинул бластер. Он долго вглядывался, но ничего не увидел, толстенные странно искривленные деревья закрывали обзор.
Пригнувшись и стараясь не производить прилипающими к земле ногами шума, он крадучись двинулся вперед.
Изменился цвет земли, она стала синеватой и уже не пружинила под ногами. Было тихо и вдруг совсем рядом что-то хрустнуло и забулькало.
Ссыглер сделал несколько шагов и остановился. У основания дерева вниз головой висело невообразимое.



*******************


Тяжелая мгла похмелья тисками сдавила Катю. Глаза заплыли, и открыть их было невозможно, в голове медленно пульсировала чудовищная боль, из-под зажмуренных век текли слезы. Тошнило так, что было страшно пошевелиться. Хотелось замереть и переждать этот ужас, лежать себе тихо и не двигаться.
И тут лобок иглой пронзил нетерпимый зуд. Катя шевельнула рукой и задела лежащего рядом Мирзу.
Он лежал на спине, сложив руки на груди, как покойник. Бушлат Мирза так и не снял, его дырявые вонючие носки выпустили на волю большой палец с черным длиннющим ногтем. Зато штанов и трусов на нем не было, грязные и кривые волосатые ноги покрывали ссадины и засохшие белые сгустки. Под густым кустом черных слипшихся волос еле проглядывал маленький загнутый влево член.
Катя еле слышно пискнула и уронила руку. Наваливалась тяжелая дрема, вроде стало чуть легче, но зуд так и не прошел. Чуть затихнув, он внезапно ввинтился в Катю с такой силой, что она взвыла, и тут к зуду присоединилась боль, будто кто-то прижег сигаретой Катин многострадальный лобок. Вцепившись пальцами в волосы на гениталиях, она, что было сил, царапнула кожу ногтями.


***************


Висящая вниз головой громадная тварь была повернута боком к стволу, три щупальца уцепились в растение, а три свободные время от времени шевелились в воздухе, издавая сухой скрежет. Разделенные еле заметным переходом сегменты толстого брюшка с вогнутостью на конце заканчивались торчащими, как прутья, толстенными шипами. На четырех громадных шишках, выступающих с каждого бока твари, шипы были длиннее и толще.
Ссыглер как завороженный уставился на голову существа. Слепые черные глазки буравили кровавую лужу, разлившуюся вокруг дерева с монстром, хобот, подрагивая, зарылся в почву и издавал громкое бульканье.
Воняло ужасно, но существо сумело почуять приближение человека. Чавкнуло и голова монстра с натугой освободилась из почвы. Застывшие, ничего не видящие черные глазки смотрели, казалось, сквозь Минета, кровь, покрывающая хобот, стекала тонкими струйками. Хелицеры бешено завращались в воздухе, раскрылась кровавая пасть, и оттуда вылетел пронзительный стрекочущий свист.
Ссыглер оцепенел от ужаса, руки тряслись так, что бластер описывал дуги и окружности. Синяя вспышка вспахала землю в двух метрах от монстра, кровавая розовая масса зашипела, испаряясь.
Тварь взвыла и взмахнула свободными щупальцами, готовясь прыгнуть на Минета. Он шарахнулся назад, потерял равновесие и выстрелил в падении. Чудовище, подняв брызги, грохнулось на землю, а срезанное дерево вместе с тремя вцепившимися в него отстрелянными щупальцами начало медленно валиться куда-то вбок.

Ссыглер забарахтался, пытаясь встать на ноги, и не успел. Раздался страшный треск и скрежет, деревья, словно кинувшись врассыпную, раздались в стороны и согнулись до земли.
Неохватных размеров плуг, спустившийся с неба, стремительно надвигался. Волна вздымающейся перед плугом белой массы с торчащими поваленными деревьями, вспенилась и втянула в себя изуродованного монстра.
Ссыглер в последний раз выстрелил и исчез в белом месиве.

Плуг пронесся дальше и поднялся ввысь.
Все стихло.

На лобке Кати выступила маленькая капелька крови, разглядеть которую можно было только в лупу.


*******************

Разжиревшая на городских помойках облезлая чайка летела над сквериком, еле шевеля крыльями. Отделившееся от нее бело-серое говно моментально проделало путь к земле и шлепнулось на лежащий в опавшей листве разноцветный кубик. Раздался треск, говно, вскипев, моментально исчезло, и кубик заблестел чистотой.

Лежащее за толстенным стволом-анакондой тело смердело так, что на глаза Минета Ссыглера навернулись слезы. Запах напоминал утечку газа на загаженной ссыглеровской кухне, только был намного мощнее и отдавал чем-то сладким. Переносить его было невозможно, и Минет, зажав нос, затряс головой, пытаясь проморгаться. Стало чуть легче, и он медленно двинулся по странно пружинящей, покрытой глубокими лунками почве к лежащему силуэту.
Засохшая свернувшаяся кровь коркой покрывала неровную белесую землю. На спине трупа задралась топорно сделанная самопальная кольчуга, помятый куполообразный шлем слетел с головы и валялся в двух шагах. Ссыглер одной рукой зацепил кольчугу и сильно потянув, перевернул тело. Огромная рваная дыра с торчащими обломками ребер и фиолетовым отблеском кишок ухмыльнулась, приветствуя Минета. На потемневшем большом лице с маленьким подбородком сверкнули прямоугольные очки.
Ссыглер отшатнулся и схватился за сжатое спазмом горло. Нос, оказавшийся на свободе, втянул запах смерти, и Ссыглера вывернуло наизнанку.
Всхлипывая и отдуваясь, он поднял голову и увидел странный предмет, на котором до прихода Минета лежало истерзанное тело. То, что это оружие, Ссыглер понял сразу, вспомнив голливудскую фантастику. Сложная поверхность с правильными выступами переходила в недлинный ствол, рукоятки было две, и спусковой крючок виднелся под передней.
Он протянул руку и выдернул бластер из зловонной массы.


*********************************************************************


Ссыглер закряхтев, опустил уставшую за долгий день задницу на скамейку. Запущенный, усыпанный увядшей листвой и блеклым мусором скверик, заросший бесформенными густыми кустами, прикрывал его от взглядов прохожих. Этот миг он начинал ждать с утра, ждал весь длинный гнусный день, вяло перетаскивая коробки в вонючем продуктовом складе, трясся от нетерпения, покупая чекушку, наполненную желтой жижей, в пропахшей блевотиной винной лавочке на углу.
Домой Ссыглер шел пешком, напрягая остатки воли, чтоб не припустить рысцой и поскорей долететь до заветного места – темного скверика, служившего Минету своего рода источником, без которого дальнейший полет по жизни казался невозможным. Безусловно, он мог приложиться к этой посудине прямо на рабочем месте, что практически всего его "коллеги" и делали, но ему не позволяли неведомым образом сохранившееся остатки былого пижонства. Очень уж не хотелось ему предстать пред собой опустившейся забулдыгой.
На плоской двухсот пятидесяти граммовой бутылке почему-то красовалась надпись "Коньяк". "Коньяк – пиздык – хуяк!"- срифмовал про себя Ссыглер: "Ну а чё, зато дешево!" - и он умелым привычным движением свинтил пробку, будто свернул курице шею. Стараясь не вдыхать вырвавшуюся из бутылки сивушную вонь, он чуть запрокинув голову и, влив в приоткрытый рот из булькающей бутылки, с натугой проглотил. Нутро судорожно сократилось, и Минета передернуло. Сжимаясь и стараясь не дать с таким трудом проглоченной жиже вырваться обратно, Ссыглер опустил голову и внезапно в смеси мусора, окурков и грязной опавшей листвы увидел яркий разноцветный предмет.
- Смотри-ка, кубик! – Ссыглер наклонился и поднял с земли расчерченный на квадраты небольшой куб. – Кубик - рубик, ебут тебя налево! – поздоровался с находкой Минет.
Положив кубик рядом с собой на скамейку, он влил в рот следующую порцию "коньяку", выдохнул и удовлетворенно улыбнулся - на этот раз пойло пошло хорошо.
Под деревом в двух шагах от скамейки лежала свежая куча говна. Исходящая от нее тяжелая вонь уже не могла нарушить овладевшее Ссыглером умиротворение.


****************************************************************


Минет тер поднятое оружие о шершавое, словно покрытое рыбьей чешуей дерево, старательно счищая налипшую коричневую гадость.
Бластер хоть и был весьма увесист, лег в руку, как влитой.
- Ну вот, русский богатырь Иван Клитор, - сказал Ссыглер трупу и улыбнулся. – Не помогла тебе кольчужка.
Он направил оружие на ствол ближайшего дерева и нажал на спуск. Ничего не произошло. Забывшись, Минет расслабил пальцы зажимавшие нос и содрогнулся. Запинаясь, он отбежал от тела метров на сто и, остановившись, принялся рассматривать бластер, на правом боку которого чуть выступал какой-то рычажок. Ссыглер надавил на него и рычажок, щелкнув, ушел вниз. Невдалеке вырывался из земли и устремлялся ввысь толстенный чешуйчатый ствол. Ссыглер быстро прицелился, и из дула бесшумно полыхнуло синим. Пронзительно завоняло жженым волосом и ровно срезанное гигантское растение, зашуршав в падении, так и не рухнуло, зацепившись где-то в вышине за сплетение вершин соседних деревьев. Минет поднял голову – ровные у земли необхватные стволы причудливо изгибались и переплетались друг с другом в бесформенное темное облако. Листвы не было, не было и травы, из покрытой глубокими лунками и рытвинами белой земли рос змеевидный лес.

Ссыглер, перехватив поудобнее бластер, зашагал, старательно обходя ямы и перепрыгивая через бугристые выступы. Начался ощутимый подъем, идти стало тяжелее, он то и дело вытирал со лба капли липкого пота. Древние семейные трусы скатались под брюками и невыносимо терли в паху, покрытая темными пятнами влаги рубаха прилипала к телу.
Через пару минут стала меняться почва, она потемнела, белесый оттенок сменился грязно-серым.


Продолжение следует

Как по речке проплывает
белый-белый пароход,
там, за речкой, проживает
цапля, ебаная в рот.
(с) частушка



Пошатываясь и хватаясь за стенки темного ночного коридора, Лариса добрела до уборной и щелкнула выключателем. Загоревшийся свет резанул глаза и сделал давление на низ живота невыносимым. Согнувшись и на ходу скатывая цепляющиеся за мокрую от пота кожу трусы, Лариса доковыляла до унитаза. Ставшая тяжелой от впитанной жидкости прокладка с хвалеными крылышками оторвалась от трусов и звучно шлепнулась на пол. –Уй бля-а-а-а, - простонала Лариса и с натугой нагнувшись отлепила прокладку от пола. – Уф! – прокладка полетела в унитаз, за ней булькнул только что извлеченный с громким чмоканьем, раздувшийся как крыса, тампон.
Посидев на толчке и отправив следом за тампоном пол рулона туалетной бумаги, Лариса слила воду и ушла досыпать. До утра было далеко.

Чуть не переехав спавшую на солнцепеке кошку, Минет Ссыглер с визгом затормозил и, вылетев из криво припаркованной машины, опрометью кинулся к подъезду. Подвывая и расстегивая на ходу штаны Минет запрыгал по лестнице, чувствуя, что каждый шаг может стать последним. Взглянув на дверь квартиры Ларисы, он остановился и несколько секунд простоял, боясь шевельнутся. Когда давление в области малого таза чуть спало, Ссыглер, семеня ногами и стараясь не делать лишних движений, взобрался на следующий этаж и открыл дверь своей квартиры.
Не глядя по сторонам и передвигаясь мелкими шажками, он добрался до туалета и издал вздох облегчения. – Дошел, ебать вас в грызло, - выдохнул Ссыглер и присев на стульчак зажмурился.

Минут через десять он приоткрыл глаза и взял в руку газету из стопки. Поерзав, развернул на середине и прочел: "Вошь прусскую от страсти изнывая австрийский вшивец валит на кровать".
- Гы блять, мандовши ебучие, - прикололся Ссыглер и начал читать: "Еще недавно специалисты говорили, что вши - это неотъемлемые спутницы войн, социальных катаклизмов, голода и бездомности. Но уровень доходов и жизни в столице все последние годы неуклонно повышается. А количество вшей у детей не только не уменьшается, а напротив, растет".
- Ну ёпта, пидарасы тоже стремительно размножаются, - прокомментировал Минет и продолжил читать: "Вся Европа не свободна от педикулеза. Родители должны это помнить: и на модных курортах, и в образовательных летних центрах дети могут заразиться от европейских сверстников, в отелях, в дороге. В Дании, к примеру, дети чуть не поголовно завшивлены, там проводят даже специальные "вшивые" субботники по борьбе с насекомыми".
Тут же у Минета зачесалась голова, спина и подмышки.
- Тьфу, блять, - сплюнул на пол Ссыглер и отбросив газету поднялся. Легшие на вершину коричневой горы бумажки шевелились на слабом сквозняке. Глядя на них и яростно чеша голову, Минет дернул ручку сливного бачка. Взревел поток воды и с силой ударил в коричневую гору, но вместо того, чтобы закрутившись стремительной воронкой исчезнуть в черном жерле стока, уровень начал быстро пониматься. Видя, что коричневая масса с развивающимся белым флагом бумажки наверху опасно приближается к верхнему краю, Ссыглер судорожно задергал ручку бачка, тот радостно засипел и выдал новый поток воды.
Жижа, хлынувшая к ногам Минета, заставила его, пятясь, отступить. Придерживая одной рукой штаны, он из дверей глядел на плывущие по мутной поверхности коричневые комки-айсберги, которые не торопясь распределились по всему полу совместного санузла.

Вернувшаяся через три часа с работы Катя Диверсантка зло хлопнула дверью. В буфете, где она служила кухонной рабочей, была ревизия и ей не удалось выпить не глоточка.
- Чем тут блять воняет! – заорала она уткнувшемуся в экран компьютера Минету, который, мурлыкая себе под нос "от Севильи до Гренады", подбирал трусики дамочке из Симс 2 и даже ухом не повел. Ссыглер ощущал себя профессором Преображенским, создающим из собаки человека и весь окружающий мир воспринимал как незначительный фон.
- Катя бросила ободранную сумочку на диван, прошествовала, громо стуча каблуками, в ванную и остолбенела. Покачиваясь в бурой жиже, плыли по всему полу комья говна.
- Раздаются серенады, раздается зво-о-о-он мечей! – фальшиво задребезжал Минет.

Ближайший продуктовый магазин носил громкое название «Кооператив «Сфинкс». Что у лавки, торговавшей паленым бухлом, сгубившим невероятное количество народа, было общего с настоящим сфинксом, не ведал никто, хотя алкоголики, постоянно толпившиеся возле «Сфинкса» в очереди за подзарядкой, в большинстве своем действительно были похожи на высушенные египетские мумии. Душно в магазине было так, как в самых глубоких камерах пирамиды Тутанхамона, а в углах и на полках со скудной провизией скопилась поистине доисторическая пыль. Какие-то многолетние наслоения и подозрительные потеки на стенах производили впечатление довольно мрачное и ассоциировались у Минета Ссыглера с тленом и смертью. Удушье и мрачнейшие мысли, навеянные жестоким сивушным похмельем, вызвали такую дурноту, что Минет Ссыглер, второпях рассчитавшись за скудные бухло и харч, пулей выскочил из ненавистного «Сфинкса», прямо к ожидавшим его снаружи друзьям - Муне Жозлу и Кате Диверсантке. Минета тошнило, голова кружилась, и потребовалось поистине нечеловеческое усилие, чтобы протянуть им небольшой пакет.

Внезапно подул порыв прохладного весеннего ветра, и в голове у Минета что-то щелкнуло. Жгучее солнце прикрыло небольшое облачко, прохладный ветерок подул со стороны Нила, который все никак не хотел разливаться, и надсмотрщику, изнуренному не менее, чем его подопечные, стало немного легче. Толпа невольников, с натугой тащившая из каменоломен к строящейся пирамиде огромный каменный блок, не продвинулась ни на локоть, и Ссыглер решил поработать плетью.
- Арбайтен, хуерыги поганые! – заорал Минет, и острый конец бича прочертил по черным спинам покорных рабов глубокие красные борозды…

Ярко светило солнце, и на открытом плацу не было ни намека на тень. Обершарфюрер Ссыглер смотрел на жалкий оркестрик, который в двух шагах от него фальшиво лабал бравурный марш. В руке он сжимал рукоять хлыста, которой нервно постукивал по голенищу сапога. Ему было жарко, форма пропиталась потом, однако устав не позволял расстегнуть даже самую верхнюю пуговицу.
- Шнеллер, шнеллер, свиньи! - донеслось сзади, и Ссыглер оглянулся. Через плац трусила на «дезинфекцию» толпа голых истощенных зеков, напоминавших египетские мумии. Их гнали потные, орущие и раскрасневшиеся Мюнце, толстожопая сука-роттенфюрер Катрина, которую они вдвоем с шарфюрером Мюнце периодически поебывали, да еще пара сослуживцев в форме, имен которых Ссыглер даже и не знал... Тут труба выдала такой фальшивый звук, что обершарфюрера аж передернуло. С яростью обернувшись, он уставился в бледное лицо музыканта, по которому катились крупные капли пота. Несчастный «розовый треугольник» продолжал дудеть, но в его глазах читался неподдельный ужас перед начальством – как известно, ему подобные были натурами артистичными и обладали тонкой душевной организацией.
- Шайсе, блядь, идиот! – не помня себя, заорал Ссыглер и замахнулся на небритого трубача в полосатой лагерной робе…

- Ты охуел что ли, ебут тебя налево? - прервал наваждение дребезжащий вопль Жозла, который еле успел перехватить руку Минета и выхватить из нее пакет. – Разбил бы, хуйло!
- Попиздовали быстрей отсюда, – раздался прокуренный голос Кати. – Заебал ты, пидорасина сонная! Попалят нас ща! – повернулась она к Минету.
- Куда, бля? – спросил Муня.
- В «Колизей», нахуй! В "Бухенвальд" ебучий! Куда ж еще… - ответила Катя Диверсантка, выпустив из волосатых ноздрей вонючий сигаретный дым.
Ссыглер протер глаза и тупо огляделся, ничего не понимая. Несмотря на утро, солнышко припекало, на тротуаре валялся мусор, а неподалеку мигал синим ментовский «бобик», периодически подбиравший налакавшихся «египтян» наиболее приличного вида.
- Бля, гестаповцы ебучие, айнс, цвай – полицай, бля! - пробормотал прихуевший Минет, в голове которого водоворотом проносились, тут же улетучиваясь, обрывки странного видения.
- Уф, бля, нахуй, - Ссыглер сплюнул под ноги и шумно выдохнул. – А таки попиздярили в «Колизей», а?

Почему местный заброшенный летний "Зеленый театр" в народе прозвали "Колизеем", было понятно - совсем не так, как со «Сфинксом». Склон изгибался полукругом, и в этой выемке амфитеатром располагались прогнившие остовы скамеек, с которых под любым углом можно было обозревать сцену, превратившуюся ныне в груду ржавой арматуры и трухлявого разноцветного хлама, высушенного солнцем. Превратившийся в свалку, «Колизей» был неизменным местом сборища бомжей, сторчавшихся, но все никак не подохнущих престарелых хиппи, «египтян»-алкашей и прочей маргинальной швали. Останки скамеек и сцены укрылись буйным вечнозеленым вьюном толщиной с палец, словно пришедшим из юрской эпохи; из зарослей виднелись кучи разбитых бутылок и грязных консервных банок; невыносимо воняли обильно рассыпанные по «Колизею» смрадные груды собачьего и человечьего говна, среди которых вяло шевелились жирные коты и псы и неподвижно лежали грязные и оборванные бичи. В общем, «Зеленый театр» переживал далеко не лучшие времена, однако, при всей своей мерзости, у «Колизея» имелось одно очень важное преимущество: на его территории можно было средь бела дня безнаказанно ужраться, обоссаться и обрыгаться, не боясь ментов, которые сюда заходить просто брезговали. А тут, как раз, наконец-то наступили теплые деньки. Хотелось оставить вонючую ссыглеровскую нору и забухать от всей души - на лоне природы, дыша свежим весенним воздухом.

- Ёбаный твой рот! – простонал Минет, перелезая через ограду, увенчанную приваренными острыми ржавыми пиками в целях обороны от бомжей. Между ними местами была натянута ржавая колючая проволока, ввиду чего, а также, видимо, из-за мрачности места, "Зеленый театр" имел и второе название - "Бухенвальд". Входа не было, вернее, он был наглухо завален грудами строительного мусора, и поэтому приходилось рвать штаны об эти пики и "колючку". Это счастье, по жребию, почему-то постоянно выпадало Ссыглеру, который должен был с величайшей аккуратностью принимать пакет с провизией: самой дешевой водкой в бутылках с жестяными крышечками и скудной жратвой из «Сфинкса».
- Ты, бля, хуйло стоеросовое! – заботливо предостерег Муня. – Провиант не угондонь, мудень!
- Хуй соси! – ответил Минет, трясущимися синими руками принимая не такой уж и тяжелый пакет.
- Ну ты, пиздося, шевелись что ли, бля! – пропыхтел Жозел, подсаживая пытавшуюся перелезть Катю под толстую жопу. Юбка опустилась и оделась Муне на голову, и на него вдруг пахнуло застарелой вонью гнилых креветок и прочими амбре, да так, что перехватило дыхание.
- Щас пердну! – прохихикала Катя.
- Я те, блядь, пердну, блядюга ебучая, - сказал со злостью Жозел и наконец-то смог вздохнуть. Катя уже стояла на верхней планке ограды, и теперь эстафету должен был принять Ссыглер. Диверсантка перелезла через острые шипы, прямо в трясущиеся ссыглеровские объятия, однако Минет ее не удержал, и та грохнулась об землю, больно ударив ногу.
- Ах ты, сука, пиздюк малохуйный, хуесос косорукий! – орала Катюха, притопывая на одной ноге и потирая ушибленное колено.
- Нихуя, - криво ухмыльнулся Минет, - щас вылечим, нахуй! Анестезию тебе хуйнем, блядь!
Последним через опасную ограду перебрался Муня Жозел.

Отыскав среди засранных джунглей и вяло шевелившихся на солнышке бомжей, собак и торчков свободное место, компания с удобством расположилась среди вожделенной «природы». Было жарковато, но троицу трясло, как от озноба – сказывалась сивуха, выпитая вчерашним вечером.
- Ну, бля, погнали! - сказал, наконец, Ссыглер, поднимая пластиковый стаканчик. Первый прошел с большим трудом, но, пожевав «египетских» продуктов, они решили немедленно повторить. И вот, опустошив по два полных стаканчика, которые Муня называл «педесюлечками», друзья постепенно почувствовали себя вполне удовлетворительно: тепло разлилось по жилам, прошли озноб и спазмы в горле. И тут, поддавшись эйфории, Муня хрипло и фальшиво запел:



Размякший Ссыглер неожиданно захотел поболтать с друзьями, хоть раньше и казалось, что и говорить-то особо не было о чем.
- Колизей, сука, бля, хуезей! – начал разговор Минет.
- Чего, бля? Какой еще хуизей, нахуй?
- Колизей… Бля, прям как Мавзолей, сука…
- Вы бы налили лучше, ленинцы, блять, ебучие! Мавозолей, бля, хуйзолей, - вмешалась в беседу Катя.
- Молчи, пизда!
- Сам усохни, уебище лысое, хуй бальзамированный, блядь! – разошлась Диверсантка и трясущейся рукой налила всем по третей, чуть не разлив на землю пойло с запахом керосина. – Держи крепче, уёбыш недоделанный!

Друзья опрокинули в себя по третьей, и Минет скомандовал перекур. Солнце начало ощутимо припекать, и безмятежно лежавшие по всей территории «Колизея» тела зашевелились. У Минета снова закружилась голова, и он глубже втянул вонючий дым своей папироски. От этого стало еще хуже, к горлу подкатила тошнота, Ссыглер закашлялся, бросил окурок и проблевался на мокрую землю, отвернувшись от друзей. Стало чуть легче, однако накатившая дурнота и ощущение, что он находится где-то в другом месте: то ли в вонючем "Сфинксе", то ли в Египте, то ли на плацу, то ли где-то еще, не оставили его.
- Кончай блевать, блядь, ты взгляни, чё творится-то!
Ссыглер обернулся и увидел, как один из бомжей, раньше других оживший от солнышка, стянул с себя невообразимо драные трусы и, вывалив почерневший от грязи хуй, принялся судорожно его теребить. Добившись вялого «стояка», бич подполз к мирно похрапывавшему рядом себе подобному, и принялся сдергивать с грязных, в коростах и струпьях, ног, отвратительные рваные лохмотья.
- Фу, блядь, пидорасня хуева! – сказал Минет, которого от дальнейшего зрелища затошнило еще сильней.
- Гы-ы-ы, а этот - красавчик, на тебя похож!
- Ебало заткни и не пизди, сука! – зло ответил Минет.


Жозел разлил по четвертой, все выпили, и у Ссыглера голова закружилась еще больше. Пытаясь найти позу, в которой было бы не так плохо, он посмотрел на пронзительно лазурное небо, на ослепительно белые плиты и колонны, и окинул взглядом массу людей в ниспадавших одеждах, которые, встав со своих каменных сидений, бурно аплодировали и что-то громко кричали. Ссыглер тоже встал и захлопал в ладошки, как вдруг все исчезло. Кроме пьяных друзей, куч мусора и ленивых тел в лохмотьях, вокруг больше не было никого и ничего.
- Ишь, бля! Не понравилось ему, сука! Гы!
- А может он тоже, как и мы, пидорасов не любит, блядь?
Изрядно осоловевший Минет тупо глядел в ту сторону: первый бомж все же содрал тряпье и, дроча одной рукой, другой обхватил не менее черный член сотоварища-бича и потянул его в свой гнилозубый рот. Когда губы коснулись головки, спящий проснулся и резко вскочил.
- Ин-на, блядь, на! – заорал он и наотмашь врезал хуесосу по лицу. – А, сука, блять! На! А-а-а-бля-а-а! – и он начал бить дружка по мордасам резкими и жестокими ударами.
Жертва предпринимала вялые попытки защититься, но безуспешно – морда хлюпала и хрустела под ударами страшного долговязого бородача в лохмотьях, который так и не натянул свои штаны: его грязный хуй болтался, словно маятник. В дробыдан бухие Катя и Муня ржали, пошатываясь и тыча в поединщиков пальцами, а Ссыглеру стало плохо совсем.
- Эй, бля! Я на этого ставлю! – краем уха услышал Минет хриплый Катин голосок, и тут в его глазах потемнело окончательно.

Вокруг себя Ссыглер видел только бесконечный черный космос, а внутри головы, отдаваясь раскатами боли, звенел дребезжащий голос, который отвратительным поучающим, менторским тоном вещал: «Гомосексуализм был вполне характерен для античных народов, можно сказать, был нормой – вспомните, к примеру, Александра и Гефестиона. Равно как и бесчеловечная, звериная жестокость, проявлявшаяся в пытках и казнях тех времен, а также, в особенности, в так называемых боях гладиаторов...»

Фелляций Уринарий встряхнулся, потряс головой и широко раскрыл опухшие глаза. Он присел, откинувшись на каменную спинку: в голове проносились, улетучиваясь, жалкие обрывки мимолетного кошмарного видения. Через некоторое время тошнота и головная боль, которые были вызваны, видимо, шумом и дрянным вином, хвала Юпитеру Громовержцу и Либеру-Вакху, постепенно отпустили.
«А может, просто голову напекло? И не в вине истина?» - задумался Уринарий, пытаясь понять причину секундного помутнения его ума. Фелляций погладил лысину и потрогал жирное брюхо, в котором что-то урчало. Сияло солнце, и безоблачное голубое небо поражало чистотой; светлый лик Аполлона отражался в сверкавших белизной колоннах, барельефах и плитах, на которые граждане, правда, иногда поплевывали. А на арене внизу высокий полуголый варвар-бородач, весь в крови, пытался, отбросив гладиус, прикончить безоружного и ослабевшего соперника, низкорослого галла, голыми руками. Толпа бесновалась и свистела, тыкая большими пальцами в пол, а Уринарию исход поединка был и так ясен и неинтересен. Ему стало скучно.
- Диверсия, еще вина! – приказал Фелляций своей некрасивой и толстозадой рабыне, по прозванию Диверсия Вагиналия, которую он все же, иногда, вместе со своим другом Мунием, поебывал.
- Vae victis, vae victis, бля! – орал и подпрыгивал стоявший рядом Муний.
- Non vagina, non Cohors Rubra, - брюзгливо ответствовал на этот всплеск восторга Уринарий, но Муний, который был целиком там, на арене, его и не услышал.
- Ну что, друг мой, - отхлебнув разбавленной кислой бурды, обратился Фелляций к Мунию, следившему за схваткой, в отличие от Уринария, с неподдельным интересом, и похлопал его по плечу. – Пора. Теперь нас ждут термы.

* - "Ария"
** - «Сектор Газа».

©2008 Александр Козаченко, Борис Ленский.

Во глубине сибирских руд
Два старика усердно срут.
Не пропадет их скорбный труд
И дум высокое стремленье –
Говно пойдет на удобренье (1).

* * *

Сумрак расстелется, ляжет туман,
Что там шевелится - зренья обман.
Может, из полночи выпадет к нам
Сущностью черною древний наш срам.

Cтукнет по косточкам, грохнет об стол
Старая корочка, грязный подол.
Спрячься под простынью и не дыши -
Блеклые россыпи тают в тиши.

* * *

Зайдя в подъезд, Муня не стал подниматься к Ссыглеру, а повернул в провонявший застарелой мочой спуск в подвал. Вытаращив глаза и вглядевшись в сгущавшийся с каждым шагом сумрак, Жозел осторожно заковылял по загаженным щербатым ступенькам. От аммиачного смрада заслезились глаза и перехватило дыхание, но он упрямо шел, пока не уперся в прямоугольник, грубо сваренный из ржавых металлических уголков. На покосившуюся конструкцию, которая служила дверью, была натянута дырявая металлическая сетка, закрепленная кусками проволоки и скрутками тонкого телефонного провода. Задвижки не было, и Жозел осторожно потянул за липкую сетку.

Дверь приоткрылась, и из щели понесло сыростью и могильным холодом. Промежуток между мокрой бетонной стеной и кривым уголком был абсолютно черным, ни лучика не вырывалось из подвала старого дома. И тут Муне стало так страшно, что он перестал замечать душившую его прежде вонь, где-то в районе желудка екнуло, судорожно дернулась диафрагма, ноги подкосились, а зассанные штаны неприятно защипали яйца.
- Вот же, в рот тебя ебать, - пропищал севшим голосом Жозел.

Муня прикрыл дверь, судорожно выдохнул и, стащив с головы шапку-гондончик, вытер ей холодный пот со лба. – Надо же, хуйня-то какая, - никогда не вспоминавший о душе Муня вдруг неуклюже перекрестился и попытался сплюнуть через плечо. Липкая слюна повисла на куртке, подмышками зачесалось и потекли противные струйки, и тут Муня внезапно понял, что он не может заставить себя повернутся и пойти наверх, к свету. Непреодолимая сила тянула Жозла вглубь страшного подвала, породившего смутные воспоминания о жуткой крутящейся пирамидке и уходящей во мглу улице с бесполезными фонарями. Он снова взялся за дверь, потом бессильно уронил руку. И тут ему захотелось отлить с такой силой, что он еле успел нашарить и вытащить из прилипших к телу джинсов свое хозяйство.

Струя пошла не сразу и, больно прорвавшись через узкое отверстие (благодаря этому врожденному свойству Жозел был неоднократным чемпионом по пусканию струи в высоту), с силой ударила прямо по хлипкой дверце. Лужа мочи начала постепенно растекаться прямо под муниными ногами. - Сссука, пидарасина ёбаная! – матюгнулся Жозел и резко отпрыгнул, тут же, на ходу, заправляя рубашку. «Сколько хуем не тряси - последняя капля в трусы» - вспомнилась старинная поговорка. Муня потряс хуем и застегнул ширинку, но последняя капля мерзко и холодно расползлась в мокрых трусах.

Стало немного легче, и внутренняя дрожь постепенно унялась. Жозел достал сигарету и, чиркнув зажигалкой, которую он по аналогии с «Зиппо» называл «Залуппо», закурил, тут же поперхнулся и натужно закашлялся. Огонек зажигалки осветил серые, в потеках и выбоинах, стены, неровный земляной пол, усыпанный мусором и кучу чего-то, подозрительно напоминающего человечьи кости. Лужа муниной мочи проявилась мутным пятном. Жозел глубоко затянулся и вдруг резко вздрогнул от неожиданного громового хлопка открывающейся двери парадной. Вокруг немного посветлело, Муня поднял голову и, содрогнувшись, уронил сигарету. Округлый силуэт с метлой, смутно видневшийся наверху, непонятно почему нагнал на Жозла такой ужас, что Муня, не дыша, вжался в холодную, мокрую стену и замер, пытаясь сдержать вновь охватившую его «трясучку».

- Эй, кто там, блядь? – ввинтился в уши мерзкий бабий визгливый голос.
- А ну там, выходи, бля, курят тут, хуерыги! И срут, пидарасы ёбаные! – дворничиха переступала с ноги на ногу, но спускаться и не подумала, да и она не особо любила этим заниматься - из черноты подвала исходил мрачный, поистине сатанинский дух.
- Сталина нет на вас, фулюганы ебаные, он бы вас выеб в грызло, уроды, нахуй!

Муня Жозел не издал ни звука, и, стоя словно истукан, дождался, пока дворничиха не исчезла. Спускаться в подвал Жозел не стал бы и сам, если бы его, подобно нити Ариадны, не вело особое предназначение. Дверь парадной с грохотом захлопнулась, и тут мощным приливом Муню окатила поднявшаяся из глубин вибрирующего кишечника горячая волна. Исчез страх, от похмелья не осталось и следа, подбитый нос перестал болеть, все заслонило и повело за собой великое осознание собственной важности. Забыв о страхе, холоде, сырости и казавшейся теперь такой мелочной обиде на Ссыглера, которого Жозел почти уже и простил, Муня встал пред дверью в полный рост и выпятил хилую грудь.

И когда он увидел мерцающие золотом на темно-синем фоне огненные руны, бросающие отблески на вожделенное мертвое животное, рука его рванула дверь, которая, чуть не рассыпавшись, со скрипом поддалась. «Бафомет, Сатана и Вельзевул! Сабнак, Бельфегор и Бегемот» - шептал Жозел, уставившись в черный, словно космический монолит, прямоугольник прохода. В такой же черноте вращалась пирамидка - воплощение муниного страха, но былого ужаса сейчас и не было вовсе. «Один, Тор, Стрига, Локи, Утбурд, Суккубус! Помогите, мать вашу распроёб» - Муня бормотал увиденные им в ссыглеровском «анускрипте» непонятные слова и имена. Вдруг Муня преисполнился чувством благодарности к Минету, и даже захотел вернуться и все рассказать, однако тщеславие и эгоизм взяли свое.

- Хаймдалль, блядь!- чиркнув зажигалкой и судорожно всхлипнув, Муня шагнул в черный провал и немедленно получил в лицо поток смрадного дыхания, смешанного с картавым гнусавым голосом:
- Даль умег, господин хогоший. И Мамин, тыкскыть, Сибигяк тоже пгеставился. А тог, милстиыйсдарь, ето всего лишь бублик.

Вонючий воздух задул чахлый огонек Муниной «Залуппо» и Жозел в панике крутанул пальцем шершавое скользкое колесико. Тусклый свет появился вновь, Муня вздернул руку кверху, повел по кругу и чуть не уронил зажигалку. Словно явившись из недавнего сна, на Муню красным многоглазием плотоядно уставился жирный паук, вцепившийся в превратившуюся в настоящие канаты паутину, которая свисала с низкого бугристого потолка. Отшатнувшись, Жозел опустил глаза и уткнулся взглядом в смотревшее на него снизу лицо, которое как будто появилось из любимого Муней и Минетом фильма «Рассвет мертвецов». Сквозь спутанные космы просвечивал покрытый гноящимися ранами лоб, а над неразвитым подбородком с сивой клочковатой бороденкой нависал гигантский нос, испещренный волдырями и черными порами. Закисшие белесые глазки уставились прямо на Жозла, который так и остлобенел с зажигалкой в поднятой руке. Раскалившийся корпус «Залуппо» больно обжег кисть.

- Но, хоть Даль и помег, Хаим все же остался. Я - Хаим, позвольте пгедставиться, - донеслось из полумрака старческое шамканье.
- Хаим? – выдохнул Муня. – Жид, что ли?
- Да что Ви, господь с Вами. Какие тут могут бить жиды, у нас юденфгай. Пгозвище у меня такое, за мой, пагдон, акцент.

Раскаленная зажигалка куснула Жозла за пальцы так, что он взвыл, отшвырнул ее и затряс рукой. Огонек погас, но Муня продолжал видеть мерзкую рожу. Темнота не наступила - мутный фосфоресцирующий свет струился от стен и потолка.
Гниющая образина придвинулась к самому рту Жозла и дохнула вопросом:

-А Ви соссно, кто будете, судагь? Электгик? - липкая шершавая клешня схватила Муню за руку.
От смрада свет перед глазами померк, Муня попытался отшатнуться и еле слышно промычал:
- Сам ты хуектрик блять. Я принц Уэльский по имени Пиздрагон. Граблю убери, слышь, бля?
- Князь! - радостно заорал подвальный абориген Хаим. – Ваш-шь-ство! – он попытался вытянуться в струнку, выпустил мунину кисть и, отдав честь, гнусаво запел:



- Какими судьбами к нам, Вашьство? - внезапно прервал завывание Хаим. - Неужели?
- Крысу ищу. Ты не видел? - Муне наконец удалось немного отодвинуть лицо от ходячего зомби, но Хаим тут же ухватил его за пуговицу на куртке и стал ее судорожно крутить трясущейся рукой.
- Кгысу? Да их тут лови - не хочу, хоть отбавляй! Все-таки может Ви не совсем князь, Вашьство? Надо же, кгыса?!
- Да князь я, хуязь, бля! Гушгынский этрап, нахуй! Сатрап, во! Мне нужна ТА крыса.
- Ой, таки-да князь! ТА кгыса, боже милстивый! – радостно запричитал Хаим и приглашающе замахал рукой. – Я так и знал, я так и знал!

Муня молча пошел за стариком, замотанным в вонючее драное тряпье. Мрачные стены, светившиеся тусклым светом, казалось, впитали в себя многолетнюю вонь, перед глазами Жозла мутилось и он уже не понимал, видит ли он на самом деле или просто воображает облепивших щербатые нечистые стены пауков, змей и шевелящихся червей. Вдруг под ногами чавкнуло, и Муня, глядевший на стены, пролетел, споткнувшись обо что-то мягкое, вперед на пару метров и замахал руками, хватаясь за воздух и пытаясь не упасть. Под ногами снова смачно чавкнуло, за подошвой потянулось что-то липкое, и вонь свежего говна перебила даже смрад Хаима. Оглянувшись, он увидел, что споткнулся о такое же тощее, грязное и заросшее существо, как и его проводник. Создание сидело на корточках и срало. Вонь от субъекта исходила неимоверная.

- Ах ты, ёбаный засранец! - Муня пытался отскрести говно от подошвы. – Пиздопроушина ебливая!
- Ин-на, блть, хуйлоблпидрёбн, - вступило в контакт существо.
От злости Муня ощутил прилив сил, перестала мучить вонь, забылись мокрые, обоссанные штаны. – У-у-у, с-сука… - Муня занес было над сруном ногу в испачканном ботинке, однако провожатый Хаим оказался тут как тут:
- Да шо Ви, шо Ви, Ваше Вашьство, это же милейший Афанасий Онуфгиевич! Ну-с пегебгал чуток, дело житейское, хе-хе-хе…бивает.
- Блпидруебублтьнауй! Науй! – заорал Афанасий Онуфриевич на Муню, осекся и завалился в кучу собственного дерьма.
- Ебануться, бля, - Муня сплюнул. Злая эйфория внезапно кончилась, а перед глазами снова волнами поплыли стены, пауки, щупальца, клешни и оглушительно завоняло.
- Издегжки, Ваш-шь Високогодие. Не поймите пгевгатно… - залебезил Хаим, но Муня лишь махнул рукой и пробормотал: «Хуятно. Пошли, что ли?»

И они пошли по бесконечным темным переходам, то оказываясь в кромешном мраке, то снова выходя на светлые участки. Свет хоть временами и появлялся, но, казалось, ничего не освещал, воздух с каждым шагом все сгущался, и Муне уже мерещилось, что он плывет в густой смрадной жиже, легкие у него отказали, и он все пытался расправить жабры, вспомнив о читанной в далеком детстве книжке о человеке-амфибии. «Ихтиандр – в жопу ёбаный скафандр» - пронеслась неуместная мысль. От напряжения он перестал различать мерзких существ на стенах, все силы вложив в движение вперед и, когда их уже не осталось, путники, наконец-то, пришли к массивной железной двери, изготовленной из ржавых проклепанных железных листов.

- Где крыса, образина ебаная? Ты куда завел меня, хуйло? Это что еще за ёбаный бункер тут? – от усталости голова у Жозла кружилась так, что казалось, еще мгновение - и она отлетит от тела…
- Ви пгедвзято относитесь к пгостому пгивгатнику. Я хоть и отбиваю повинность, но человеческий облик ишё не потегял… - донеслось из беззубого провала рта.
Муня тщетно пытался сфокусировать взгляд хоть на чем-то.
- Издержки, блядь! - рявкнул он. – Где мы?
- Удивляете, Князь. А может, ви и не князь никакой? - лукаво подмигнул Муне нагнаивающимся глазом будто вовсе и не уставший Хаим.
- Князь, хуязь – какая тебе, нахуй, разница? Аль-Хаким би-Амруллах, сука!

Поднявшееся раздражение поглотило последние капли энергии, Муня уже ощущал себя выжатой тряпкой для вытирания ног, валяющейся у порога, и поэтому совершенно не испугался, решив, что внезапно появившееся над дверью синеватое облако и в нем – жуткая рожа - существует лишь в его воображении. Голову жителя подземелья венчало криво надетое на рога ржавое дырявое ведро, и из разверстой пасти, с торчавшими оттуда гнилыми обломками клыков, вырвался трубный глас: «Клюуууч!»
- Какой еще, в пизду, ключ? Хуй тебе, а не ключ! – заорал Муня в сторону облака и погрозил кулаком.
- Ви очень эксцентгичны, Ваше Високопгевосходительство, - успокоительно прошамкал Хаим, и, спустив драные штаны, присел возле железной двери. Обнажились серые ягодицы, покрытые сеткой рваных чесоточных расчесов и россыпью разнокалиберных прыщей, подземный житель поднатужился, закряхтел, и с вонью и треском изверг сложно закрученную твердую какашку, которая по виду действительно напоминала ключ. «Ну и засранцы, бля!» - поразился Жозел.

- Пгошу Вас, Ваш-шь-ство, Князь!
- Что, срать? Я уже посрал! – соврал Жозел. Присесть и испражниться в публичном месте и в присутствии посторонних он не смог бы ни при каких условиях, хотя, в принципе, подперло.
- Да нет же, не «сгать», как Ви некоггектно вигазились, не «сгать»!
- А шо?
- Ви сами знать должны.
- Сейчас как въебу, блядь!- Муня вновь ощутил приток силы. Поднимавшаяся злость и всплывшая изнутри обида переполнили Жозла.
- Все магистгу гасскажу, все-все-все! - визгливо заквакал Хаим.
- Открывай, сука, а то убью, к ебеням! – истошно заорал Муня, схватив его за расползающиеся вонючие тряпки.

Провожатый испуганно сжался и попытался что-то промычать, но тут атмосфера вокруг как будто бы изменилась. Откуда-то подул слабый жидкий ветерок, а в сиянии над дверью, отодвинув монстра в ведре-шлеме, показался лик еще более отвратный: оплывшие щеки покрывали волосатые бородавки, на лбу краснел гигантский чирей, однако слипшиеся и блестящие от сала космы были аккуратно зачесаны назад, а сама физиономия источала непоколебимое самодовольство и уверенность.
- Ма-а-а-а-гисг, - гнусаво заблеял согнувшийся в каральку Хаим. - Щас он тебе, - погрозил Муне кулаком обнаглевший бомж.
-Так-с, Апостол Мартемьянович, вижу, куролесить изволите? А ну-ка, текст зачитать! - рявкнул Магистр.
Хаим согнулся еще больше и с завываниями и дрожью в голосе затянул:

Гадом буду я, бля буду, только пусти,
В свою веру меня не крести!
Дураки да Штыки, да Госстрах, да Собес,
Елы-палы, сыр-бор, темный лес!..(2)

- Свободен! - коротко проскрипел в его сторону Магистр.
- Но, Магистг, это ж лже-Князь явно… К-как свободен, вообще, что-ли? – с надеждой спросил старик.
- Во-о-о-обще? Ишь ты, наглец какой! А ну, бегом арш! Ко входу, службу служить.
- Слушаюсь, Вашевество, - старик удалился, бормоча под нос какие-то матюги.
Муня, так и не отошедший от сумасшедшей злобы, бесстрашно уставился прямо в глаза «пахана», как мысленно прозвал он Магистра.
- Уж простите его, негодника, дорогой мой друг. Служба, знаете ли, не сахар у него.
- Ну и? Открывать будешь или реверансы надо отбить? - грубо ответил Жозел.
- Ну, полно Вам, если не хотите подобрать ключик, который предложил Вам дорогой наш Апостол Мартемьяныч, Герасим Вам откроет. В светящемся облаке «пахан» уступил место рогатому дылде-Герасиму, и тот, поднатужившись, потянул массивный рычаг. Дверь с грохотом опустилась на цепях, подняв тучу пыли, и Жозел вступил в неожиданно теплый коридор, освещенный горевшим в помятых ведрах деревянным хламом.

Продолжение следует.

(1) Фольклор.
(2) Тимур Кибиров, «Лесная школа».

©2008 Александр Козаченко, Борис Ленский.

Прекрасное Далеко,
Не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь…(1)

Сизый мутный туман клубился у входа в пещеру в горах Тора-Бора, где веками жил и трудился, во имя Аллаха, Пердипратух Али ибн Хуссними-оглы - великий маг, факир и алхимик. В такт туману мерцал и вибрировал портал–пизда в глубине кельи волшебника. Из пизды торчало гигантское ржавое зеркало Куско, по которому струились голубые молнии.

Старый Пердипратух уже битые сутки, кряхтя, потея и матерясь на фарси, арабском и недавно изученном нохчийн мотт (2), безуспешно дергал свой вялый отросток, пристально глядя в бездонное влагалище межпространственного туннеля, где между лопастей зеркала чернела неизмеримая пустота. Немилосердно терзаемый хуй алхимика безжизненно висел, несмотря на все усилия, еще даже более сморщившись, а огромная пизда и не думала оживать. Демон Пидорас-ал-Коголь (3), вызов которого и был целью всех этих магических экзерсисов, так и не появился. Единственными результатами неимоверного напряжения физических и магических сил волшебника стали лишь дрожь в онемевшей от непрерывных трудов конечности да еще крошечная белесая капля.

Внезапно Пердипратух почувствовал, что его настойчиво призывает какой-то Голос. Будто что-то желанное и сокровенное из самого прекрасного далека послало ему сигнал. Пытаясь определить источник и энергетику этого зова, Пердипратух затрясся и начал совершать перед пиздой магические пассы при помощи рук. Портал вдруг засветился, сверкнул и извергнул в пещеру волну запаха. Из влагалища, раздвинутого лопастями ржавого медицинского инструмента, донеслось: «Мэн кэми фарси бэлэдям коджа хасти?». Оттуда, из черной бездонной дыры, пахнуло вонью гниющей крысы, обоссанными лифтами, не стираными неделями носками, перегаром, отдающими керосином многолетними слоями протухших объедков, а после донеслось на неизвестном языке:

Он террористов в сортире мочит...
Не чешет яйца и хуй не дрочит… (4)

Зов усилился, и вдруг хуй Пердипратуха молниеносно окреп, судорожно дернулся, сам по себе изогнулся и с силой изверг разлетевшуюся брызгами мутную струю. От неожиданности Пердипратух подпрыгнул, а его чалма, слетев с плешивой макушки и размотавшись в полете, скрылась в затянувшей ее черной дыре.

Он неизменно пиздит по делу:
У тех - отнимет, на всех - поделит! (4)

- визжал и хрипел ужасный голос. «Вай-вай-вай, шома коджа мирид?» - взвыл старик, лицо его исказилось и стало лиловым, дрожащие руки потянулись к порталу, борода колыхалась и блестела в отсветах сверкающего входа в бесконечный туннель. Призыв постепенно вытеснил все, что было в мыслях мага, и Пердипратух, вдруг почувствовав совершенно непреодолимое желание запрыгнуть в черную гигантскую пизду целиком, понял, что этот собачий сын, членоголовый и многояйцевый Пидорас-ал-Коголь, сыграл над ним его же злую шутку.

Слепой прозреет, ослепнет зрячий:
Владимир Путин - не хуй собачий! (4)

- ревел, усиливаясь, зов, исходивший из портала.
«Комаааак!» - заорал Пердипратух и, поскользнувшись в накапавшей ему под ноги белесой жиже, дергаясь, замахал руками.

- Ста-а-анешь пидора-а-асо-о-ом! - протяжно и хрипло зарычал Голос. Висевший в воздухе проход в пространственно-временном континууме завибрировал и засветился розовым, по внутренней поверхности ржавых лопастей приглашающе побежали, исчезая в бесконечности, синенькие огоньки. Завыл, повышаясь в тоне, затягиваемый в вагину спертый воздух пещеры, поток усилился, а со столов, звеня, покатились пробирки, кружки Эсмарха, бутылки Клейна и прочая алхимическая дребедень. Борясь с энергетическим потоком, исходившим из пизды, натужно загудел добытый в боях с Врагами Веры трофейный генератор. Наконец, поток набрал силу, приподнял Пердипратуха, медленно перевернул его и с натугой согнул пополам. «Боро гом шооооо!» - заорал несчастный волшебник и провалился целиком в параллельную вселенную, развернувшись задом и подергиваясь в конвульсиях.

«Кхррр! Уип!» - вагина резко захлопнулась, и в пещере стало тихо и темно. Портал закрылся, а искореженные части зеркала Куско застряли намертво между захлопнувшихся, как капкан, половых губ.

* * *

- Да ёбаное же ты хуйло, нахуй! – грязный, жилистый кулак Минета Ссыглера со всего маха врезался в пластмассовое уродство, сделанное в виде Чебурашки мастерами Жмеринского комбината детских игрушек. Будильник был многофункционален – в анальное отверстие ушастого можно было вставить карандаш и, нажав на кнопку на макушке, поточить; круглый лик зверя представлял из себя циферблат без стекла, с нарисованными мизерным треугольным носиком и парой косых бельм. Две погнутые стрелки наискосок перечеркивали их – часовая отсутствовала.
– Как же ты заебал меня, нахуй! – прибор лопнул, словно яичная скорлупа и печально рассыпался по тумбочке невзрачной кучкой пластмассовых деталек.

Моргая спросонья, Минет Ссыглер, весь перекосившись, сел на разложенном «вертолете» и перднул. Минет попытался потянуться, но вместо этого, перднув еще раз, уставился на Катю, с которой они вдвоем теснились на узеньком лежаке и, протерев слезящиеся, закисшие глаза, с неохотой встал. События прошедшего вечера вспоминались смутно и отрывочно, как темный ночной кошмар. В комнате воняло, от холода пробирала дрожь. Перегар, смрад, застарелый пот и миазмы пропитавшего все дыма дрянного курева смешались в неописуемый ароматический коктейль.

Отвернувшись от Кати, Минет посмотрел в грязное окно и перевел взгляд на подоконник. Там стояли обгрызенный и многократно обоссанный кошкой кактус и вчерашняя, на треть заполненная мутной жидкостью, трехлитровая бутыль, закрытая пластмассовой крышкой, почему-то оказавшаяся здесь. Видимо, намечалось продолжение банкета в комнате, но об этом не осталось никаких воспоминаний. Минет вернулся к ложу любви, которое он почему-то называл «шканарь», и с силой затряс бесформенную неподвижную тушу, прорисовывавшуюся под заштопанным одеялом.

- Вставай, тварь, - прохрипел Ссыглер. – Где Жозел, блядь? В ответ раздался треск громкого бздеха и на Минета накатила такая вонища, что он отшатнулся, с трудом выпрямился, вышел из комнаты и побрел к совмещенному санузлу. «Вот уебан» - подумал Минет, спотыкаясь, - «хорошо, хоть бухла чуть оставил, ебак малохуйный. Отхлебнул, видать, сам и уебал, хуй мамин». От сухого ночного послевкусия хотелось блевать.

Сгорбившись и покачиваясь над обросшим зеленовато-коричневой коростой унитазом, Ссыглер долго ссал, затем слил воду из ржавого ведерка и подошел к умывальнику, который отличался от унитаза лишь формой. Минет попытался плюнуть в раковину, но на губах повисла и стала бесконечно тянуться липкая, как клей, слюна. Открыв кран и присосавшись к ржавой пиписке смесителя, Минет прополоскал пересохший рот, затем высморкался и посмотрел в зеркало.

Рожа, глянувшая на него оттуда затуманенным взглядом воспаленных, с красными прожилками, бельм, была вполне привычной, изученной за столько лет совместной жизни и даже, в чем-то, любимой. Выдающийся сизый, пористый нос, одутловатые щеки, покрытые пегой, растущей островками, щетиной, компенсировались могучим высоким любом мыслителя с характерными залысинами. Форма черепа впечатляла настолько, что ее не портили даже глубокая ямка на макушке, в связи с которой Ссыглер, в свое время, получил кликуху «Залупоголовый», и жидкие мышиные волосики, окружавшие лысину. «Побриться не помешало бы, блядь» - подумал Минет, потерев щеку и передернулся от скрипа щетины.

Решившись, он медленно достал из потрескавшегося граненого стакана станок с безопасной бритвой и покрутил мордой перед зеркалом, примериваясь. Затем, смочив липкую щетину, он нанес первый удар. Брился он долго, рука тряслась и дрожала, и Минет несколько раз порезался. Бросив станок, Ссыглер еще раз внимательно осмотрел себя в зеркале и, внезапно, сам себе понравился.

«Ебаться в телевизор, а даже вполне, вполне…» - Ссыглер поднял трясущуюся тощую конечность и, согнув ее в локте, напряг жалкий горбик бицепса. От приступа нарциссизма у него встал хуй и он, несмотря на лежавшую в комнате подругу, начал было дрочить, как вдруг мускул сжался в катышек и правую руку свела судорога. «А-а-а-а-ай, бля-а-а-а-а-а» - завопил Минет, начав кружиться и метаться по крошечной грязной ванной и долбить по сведенной мышце ребром левой ладони. Вся нехитрая утварь оказалась на полу, а граненый стакан, в котором содержались общая зубная щетка и древний, задроченный бритвенный прибор, полетел прямо в заляпанное зеркало, которое раскололось на несколько частей, обрушившихся в грязную раковину.

Когда среди загаженного сортира раздался звон битого стекла, судорога, схватившая руку, прекратилась, но все внутри замерзло и будто бы окостенело. Настала такая гнетущая тишина, что даже с улицы не доносилось ни звука. Ссыглер замер, насторожившись, и тут раздался оглушительный хлопок, от которого заложило уши, помутились остатки сознания и пошла кровь из носа. Ничего не видя, Минет почувствовал себя, словно прохожий, на которого с пятого этажа упал презерватив, наполненный водой. Он испуганно заморгал, хотя узрел сдвинувшиеся слои Хаоса вовсе не глазами. Наваждение длилось доли секунды, а после, с печальным затихающим звуком, Минета Ссыглера придавила тьма.

* * *

Дикая тошнота и муть гиперпространственного перехода медленно отпускали, рассасываясь, и Пердипратух попытался осмотреться. Зрение наконец-то удалось кое-как сфокусировать, и тогда маг увидел нависший над ним поблескивающий свод, с большим грязно-серым кругом в зените. Тут в нос шибанула такая едкая вонь, что сознание вернулось к кудеснику окончательно. Выловив плававшую рядом чалму, Пердипратух напялил ее на лысую голову.

- Ай вай вай, агярь мумкене беман комак конид та бэ шармута беравам, - обратился Пердипратух к жидкости, в которую он погрузился по грудь. От миазмов исходивших от жуткого раствора сознание вновь помутилось, и волшебник, из последних сил, попробовал выполнить несколько магических пассов. Ничего не помогало. Отчаявшись, он, как обычно, решил применить радикальное средство и зашарил в необъятных мокрых шароварах в поисках сжавшегося в точку хуя. Нащупав безжизненный отросток, Пердипратух начал конвульсивно мастурбировать. Результата не было: видимо, ядовитые испарения напрочь блокировали его магические способности.

- Ман джахонгардам кус эль эхток! - кудесник шагнул к прозрачной завесе, окружавшей его. Завеса была твердой и непроницаемой, за ней шевелились какие-то непонятные образы. И вдруг Пердипратух понял все, недаром же столько лет он дрочил на осколок окаменевшего кала с вершин Тора-Бора, в надежде добыть философский камень: он, подобно некоторым магам-неудачникам древности, попал в бутылку. Точнее, в бутыль, по замкнутому контуру которой и металась теперь все его магическая энергия. Выбраться было невозможно, осталось только понадеяться на то, что пленившему его могущественному многозалупому Пидорас-ал-Коголю не были чужды какие-то слабости, на которых можно было бы успешно сыграть.

Вдруг бутыль-ловушка затряслась, завибрировала, ядовитая жидкость залестнула Пердипратуха с головой, и тут на мага уставились чьи-то огромные, немигающие глаза.
- Пидорас-ал-Коголь! - промолвил волшебник, и согнулся, как только возможно, дабы задобрить могущественное божество. - Хьакъ долуш ца лела хьо. Хьо х1унда ца теша. Доккха баркалла. Суна иза оьшура.Вай цхьаъ хила деза. Суна хьан мот дика ца хаьа. Х1ун башхалла ю. (5).


* * *

Катя Диверсантка сжала хуй в кулаке и потянула его к губам. Не видя себя, она каким-то образом знала, что выглядит гламурно, являясь украшением роскошного пентхауза. Сон был цветным и ярким: смуглый, усатый и накачанный парень, то ли грузин, то ли чеченец, положил руку на затылок Кати и потянул ее голову к своему великолепному хую. И вдруг, в последнюю секунду, передумав, он рывком перекинул Катюху на колени и вошел в нее сзади. Хуй его был толще и длиннее, чем у друга семьи Муни Жозла, и въезжал он ей то в пизду, то в жопу, доходя при этом будто бы до самого сердца. Горячий кавказец временами прерывал действо и спускался полизывать Кате, тыкая горбатым носом в анус, отчего та возносилась прямо в астральные сферы…

И вдруг все сломалось. Какие-то страшные люди в черном ворвались в роскошную спальню, и автоматные очереди сначала превратили в крошево огромное оконное стекло, а затем, изменив траекторию, прошили тела любовников. Оглушительный грохот выстрелов, звон битого стекла и бесконечная боль пресекли так и не успевшую набрать полную мощь серию многократных оргазмов…

Катя проснулась от мощных звуков бьющегося стекла и собственного же бздеха и, не открывая глаз, хлопнула рукой рядом с собой. Не обнаружив любимого, она, продрав глаза, уселась на «вертолете» и оперлась о его спинку. Скривившись, Диверсантка засунула руку между толстых, слоновьих ног и заскребла там, чувствуя болезенные расчесы, оставляемые ногтями. Лобковые вши, которых сладкая парочка никак не могла вывести (Ссыглер даже сжег однажды себе волосы на лобке), были настоящим бедствием.

В гудящей голове затухали спутанные воспоминания о чем-то хорошем и желанном, так неожиданно и страшно прерванные. Катя попыталась удержать и осмыслить все это, но не смогла – головная боль и жестокое похмелье раздавили все мысли и воспоминания. И все же, чувственный, эмоциональный след так и не исчезал. И вот, смутно вспомнив качественный секс, кружевные простыни, шелковые покрывала и огромное окно с видом на прекрасный город, Катя осоловелым взглядом окинула привычный интерьер, ничего общего с мимолетными видениями не имевший. Маленькая убогая комнатушка с раздолбанным грязным столом, пыльный и засиженный мухами древний телевизор, куча каких-то банок и пустых бутылок в углу, вонючий складной «вертолет», а котором она сидела и рваный, съеденный молью ковер на стене ничем не напоминали гламурный пентхауз.

От интоксикации и холода – в ноябре еще не топили – Катю била мелкая дрожь. Сильней закутавшись в драное одеяло она, чтобы хоть как-то отвлечься от безысходной картины, уставилась в грязное, в потеках, окно, за которым шевелилась серая беспросветность.
На ободранном подоконнике чах в битом стакане обгрызенный кактус, в луже кошачьей мочи лежала потрепанная жизнью, будто сбежавшая с живодерни, кошка, а за ней стояла убитая на две трети трехлитровая бутыль мутного самогона, принесенная вчера Жозлом для поимки демона. Взглянув на бутыль, которая, по идее, должна была оставаться на кухне, она вспомнила всё – Таро, дохлую крысу, разбитое радио, внезапный порыв Муни и, что самое обидное – абсолютно нулевой результат…

Катя вздрогнула – в бутыли что-то резко булькало и шевелилось. Резво вскочив с «вертолета» и задев задницей телевизор, она подбежала к подоконнику и, напрягая зрение, вгляделась в залапанное бутылочное стекло – в мутной жидкости прояснился злобного вида крошечный старичок, с седой спутанной бородой до колен, в размотавшейся чалме и каких-то диких необъятных штанах. Старик, посинев от натуги, явно ругался, стенки сосуда вибрировали, доносились незнакомые приглушенные гортанные слова. Дед дергался и колотил руками по поверхности самогона, доходившему ему до груди. Он безуспешно кидался снова и снова на скользкую отвесную стенку, пытаясь на нее взобраться. И тут, сквозь пелену похмельного тумана в голове, до нее, наконец, дошло.

Катя нежно погладила пузырь и, аккуратно подняв, прижала его к лицу. Джинн уставился на Катю, замер, а затем смиренно опустил голову. «Привет, Хоттабыч» - прошептала Катюха, проникшись к старику, заключенному в бутыли, особенной нежностью и приязнью. И представила себе манящие перспективы: «Ягуар» в гараже, Ссыглера в гробу, Жозла в ошейнике, лабиринт из пентхаузов, горы шуб и табуны приапических мускулистых горцев. А также собственные роскошные формы, но только отнюдь не во сне. «Получилось, получилось, получилось!» - прижав бутыль к огромным обвисшим грудям, она пустилась в пляс по затрясшейся от топота комнате.

Продолжение следует.

(1) - ©Ю.Энтин.
(2) – чеченский язык.
(3) – Рас-аль-Голь (араб.) – голова демона.
(4) - ©Беломорс.
(5) – (чечен.) Ты себя ведешь не достойно. Ты что не веришь, большое спасибо. Мне это нужно было. Мы должны быть едины. Я плохо знаю твой язык. Какая разница.

©2008 Александр Козаченко, Борис Ленский.

Ссыглер был трезв и зол. Потыкав ключом в невидимую замочную скважину, он со скрипом распахнул символическую квартирную дверь и зашарил по стене прихожей в вечных поисках выключателя. Кати дома не было. Подруга отправилась, скорее всего, на вечернюю работу – ближайшую «стометровку». Или к Муне Жозлу – другу семьи.
«Ёбаная блядь!» - в сердцах крикнул Минет в пустоту коридора и решил нажраться.

Втянув носом квартирную вонь, он, передернувшись, вошел в кухню и включил свет. Засветилась тусклая, обсиженная мухами, лампочка, и от горы грязной посуды на столе опрометью рассыпались в разные стороны прусаки и тараканы.
Вытащив из холодильника деформированный пластмассовый пузырь, наполненный желтой жижей - вонючим разливным пивом, Минет добавил туда технического спирту из заветной бутылки. Глубоко вдохнув чарующие запахи, перебившие кухонные миазмы, он даже немного успокоился, предвкушая вечернее расслабление с пивком перед телевизором. Тем более, что недавно, по слухам, подключили порноканал.

Минет сплюнул в кухонную раковину, взболтал до пены пиво со спиртом и прошел в комнату. Стоявший там старенький ящик хоть и совсем дышал на ладан, но все еще вполне сносно показывал. Ссыглер уселся поудобней перед экраном в провонявшем мочой, пердятиной и блевотиной кресле и, порывшись в куче бумажного хлама на изрезанном и покрытым сигаретными ожогами журнальном столике, извлек липкий пульт. Сделав большой глоток и скривившись, Ссыглер нажал на кнопку.

Пройдясь по каналам, Минет не нашел ничего, кроме помех и каких-то ебланов в шортиках, бегавших по травке и перекидывавших ногами друг другу мячик. Никакого порно не было и в помине. Футбол же Минет Ссыглер презирал.
«А-а-а, бляди, наебали меня, су-у-уки!» - как ребенок, завопил Ссыглер и заколотил кулаками по подлокотникам. Обмотанный изолентой, для крепости, пульт упал со стуком на пол, а на экране появилась вдруг какая-то осмысленная картинка. Минет, сделав второй глоток и немого успокоившись, философски решил довольствоваться тем, что есть.
Распалив сигаретку, Минет, поперхнувшись, закурил.

Изображение, поначалу размытое, сфокусировалось. Некто лысый, но с всклокоченной бородой и немытым хвостом, стянутым грязной цветной резинкой, вещал, потряхивая внушительным брюхом:

в поле гнутся овощи воет конопля
волки за околицей пежут журавля
под кривой акацией хвост загнув стволом
чешет яйца палкою дядька чернозем

дядька чернозем ты мне в хуй не вперся
в твоей жопе мышка пляшет гопака
дядька чернозем ты хоть бы подтерся
на-ка вот возьми же листик лопуха

В зале раздались жиденькие аплодисменты, оператор обвел взглядом камеры полупустой зал, где сидели какие-то совсем сопливые мелкие дегенераты с кольцами в губах и носах, проколотыми бровями и расстегнутыми ширинками мешкообразных штанов; на микроцефалических бестолковках топорщились разноцветные ирокезы или свисали грязными плетями негритянские косички-дрэды. Над жалкой молодой порослью криво возвышались такие же, как и чтец-декламатор, неопрятные надменные личности в засаленных пиджачках. Поэт закончил чтение.
«А теперь, дорогие друзья, мы продолжим наш вечер, посвещенный русскому прогрессивному сюрреализьму в поэзии» - прогундосила ведущая (видимо, тоже поэтесса) с гигантским доминирующим шнобелем, прыщами и стрижкой «под горшок».

- А вот хуй тебе в грызло, ёбань кошачья, сама продолжай! – Минет поэзию, особенно всякую сюр-сосюр, не понимал и, по его же определению, «на хую вертел». Глотнув из пузыря и сморщив физиономию, Ссыглер стукнул пультом о журнальный столик. Видимо, только таким образом от старого ящика можно было теперь добиться чего-либо, кроме помех и футбола. Телевизор щелкнул и, с опозданием, среагировал.

На полянке, среди какой-то невнятной растительности, резвились дети. «Ну-у-у, блять поганая, нахуй» - подумал Минет. Помимо поэзии и футбола, Ссыглер ненавидел лютой ненавистью две вещи: детей и собачий лай. Глядя на хаотично бегающие цветы жизни, Ссыглер подумал о Кате. Несмотря на пятьдесят абортов, сделанных ею от Ссыглера и друга семьи Муни Жозла, Катя все же хотела ребеночка. Минет представил себе, как по их халупе будут бегать отпрыски Жозла и, забыв про телевизор, начал изводить себя этими мыслями. Пиво-форте постепенно пропитывало мозг, и злость опять начала достигать опасного накала. Однако, представив себе, что на самом-то деле Жозловы отпрыски плавают сейчас где-то в канализации или дальше, в городском отстойнике, он остыл, отвлекся от дум и взглянул на экран. Там дети в совершенно идиотских костюмах плясали вокруг костра вместе с переодетыми в такие же дурацкие тряпки взрослыми и распевали песни, показавшиеся Ссыглеру сквозь алкогольную пелену совсем бессмысленными. Кто-то бездарно имитировал драку на деревянных мечах, кто-то стрелял из луков по мишеням. На некоторых было напялено что-то вроде средневековых доспех.

Ссыглер неожиданно увлекся и, затягиваясь привычным вонючим дымом, стал смотреть дальше, вспомнив, что в детстве обожал, помимо онанизма, стрелять из рогатки по воробьям и голубям. Он делал определенные успехи и даже приносил домой свежую дичь. В телевизоре двое детей, одетые в костюмы, мальчик – гнома, а девочка – эльфийки, стали рядом и начали по очереди читать куплеты взрослому дяде в костюме орка. Все прервали свои дела и уставились на малышей.
Начала девочка:

Вышел из-за Мордора
Дядька Горгорот
И засунул гоблину
Хуй свой прямо в рот.
Расступилось облако,
Рассеклась земля
А из носа гоблина
Вылезла сопля.
А глотнувший тонику
Дядька Арагорн
Втиснул в жопу гномику
Негасимый горн.
Гномик бзднул нечаянно
И раздался гром
Орк дрочил отчаянно
На говнища ком.
Выстрелил по яблоку
Словно Вильгельм Телль
Смелый дядька Леголас,
Взяв анальный гель.
Орку смазал жопу он,
Вставил туда хуй.
Тут приперся Смиагорл -
Пидор-обалдуй.

Все запрыгали и зааплодировали, костер взорвался треском и искрами, а мальчик в гномьем облачении продолжил:

Чаща раздвигается,
Иволга поет.
Арагорн качается,
Гномика ебет
Кошка на окошечке,
На полях арбуз,
А у мандовошечки
В жопе аркебуз.
Из канавы выскочил
Дяденька Горлум
И из жопы выпустил
Пули три дум-дум.
Кошка-мандавошечка
Аркебуз сосет,
Вышел из окошечка
Дядька Хуеглот.
И на церкву белую
Дрочит Дядька Хуй,
Пахнет тухлой серою
Дядька Пиздодуй…

- А-а-а-а-а-а-а-а, заебали, хуеглоты позорные, - заорал Ссыглер и, резко поднявшись, с силой бросил пульт от телевизора об стену. Пульт разбился вдребезги, черненькие пластмассовые кусочки разлетелись по всей комнате, а телевизор переключился на следующий канал. Там, на фоне хоругвей, глубокомысленно и веско вещал какой-то румяный, плечистый, здоровенный дед с белой бородой, разодетый, словно Дон Кихот, в железяки, подобно некоторым детям из предыдущей программы. Голова закружилась, затошнило, и Ссыглер плюхнулся обратно в кресло. Блеванув через подлокотник на пол, Минет снова уставился в экран. Немного полегчало, но мир кружился вокруг все сильнее и сильнее. Тошнота опять накатывала мерзкими приливами. Дым дешевых сигарет и вонь, исходившая из банки с окурками, выворачивали наизнанку.
- Ну, блять, пидарасина бородатая, хоть ты стихами не пизди тут, уёбок, блять, - прохрипел Минет, обтерев с подбородка блевотину.

- Вобьем в мертвое тело кубизьма, атеизьма и дарвинизьма осиновый кол! Смерть Гарри Поттеру! - пророкотал рослый бородатый дедуган в кольчуге и остроконечном шлеме, с силой ударив бронированным кулаком по трибуне. Хрупкая конструкция с треском раскололась. «Вобьем! Вобьем! Смерть сатане!» - за трибуной послышались гулкие мужские голоса и тяжелые, звенящие хлопки. Рослые амбалы такого же вида, стоявшие в шеренге позади оратора, одобрительно ухали и громко хлопали в железные ладоши. Минету стало что-то совсем муторно. "Гойда! Порвем иудам гузно!" - провозгласил Дядька Черномор.
"Гойда!" - хором отозвались витязи.

«Все равны, как на подбор, сука, орангутанги ебаные, бля» - пронеслось в голове. Ссыглер сделал глубокий судорожный глоток пива и вдруг почувствовал, что привычный мир словно повернулся к нему новой, ранее неизведанной стороной. Огромный, закованный в металл Черномор, подмигнув, ступил из телевизора прямо в комнату, затрясшуюся от тяжеленных шагов, навстречу Минету, который оцепенел от осознания полнейшей своей беспомощности. Воля и способность к действиям оказались совершенно утраченными. Витязи на заднем плане скрестили руки на груди и похабно ощерили свои обезьяньи хари, предвкушая зрелище. С грохотом упали железные штаны Дядьки и обнажился огромный эрегированный УдЪ, поднявшийся из чащи седой волосни, а грибообразное навершие гигантской елды налилось кровью и посинело.

В голове Ссыглера загремели рифмованые строки, предвещая неизбежное:

Румян и статен Дядька был.
И нехристей ебать любил.
Анчутку грубо он загнул
И свой могучий удъ воткнул.

Иуду драть - святое дело.
И витязь, возбудившись зело
Усилье вдруг не рассчитал
И жару крепко наподдал.

Вдруг из дупла изверглись разом
Все накопившиеся газы
Гузно распухло, как нарыв,
И прогремел ядрёный взрыв.


©2008 Александр Козаченко, Борис Ленский