Ссыглер был трезв и зол. Потыкав ключом в невидимую замочную скважину, он со скрипом распахнул символическую квартирную дверь и зашарил по стене прихожей в вечных поисках выключателя. Кати дома не было. Подруга отправилась, скорее всего, на вечернюю работу – ближайшую «стометровку». Или к Муне Жозлу – другу семьи.
«Ёбаная блядь!» - в сердцах крикнул Минет в пустоту коридора и решил нажраться.

Втянув носом квартирную вонь, он, передернувшись, вошел в кухню и включил свет. Засветилась тусклая, обсиженная мухами, лампочка, и от горы грязной посуды на столе опрометью рассыпались в разные стороны прусаки и тараканы.
Вытащив из холодильника деформированный пластмассовый пузырь, наполненный желтой жижей - вонючим разливным пивом, Минет добавил туда технического спирту из заветной бутылки. Глубоко вдохнув чарующие запахи, перебившие кухонные миазмы, он даже немного успокоился, предвкушая вечернее расслабление с пивком перед телевизором. Тем более, что недавно, по слухам, подключили порноканал.

Минет сплюнул в кухонную раковину, взболтал до пены пиво со спиртом и прошел в комнату. Стоявший там старенький ящик хоть и совсем дышал на ладан, но все еще вполне сносно показывал. Ссыглер уселся поудобней перед экраном в провонявшем мочой, пердятиной и блевотиной кресле и, порывшись в куче бумажного хлама на изрезанном и покрытым сигаретными ожогами журнальном столике, извлек липкий пульт. Сделав большой глоток и скривившись, Ссыглер нажал на кнопку.

Пройдясь по каналам, Минет не нашел ничего, кроме помех и каких-то ебланов в шортиках, бегавших по травке и перекидывавших ногами друг другу мячик. Никакого порно не было и в помине. Футбол же Минет Ссыглер презирал.
«А-а-а, бляди, наебали меня, су-у-уки!» - как ребенок, завопил Ссыглер и заколотил кулаками по подлокотникам. Обмотанный изолентой, для крепости, пульт упал со стуком на пол, а на экране появилась вдруг какая-то осмысленная картинка. Минет, сделав второй глоток и немого успокоившись, философски решил довольствоваться тем, что есть.
Распалив сигаретку, Минет, поперхнувшись, закурил.

Изображение, поначалу размытое, сфокусировалось. Некто лысый, но с всклокоченной бородой и немытым хвостом, стянутым грязной цветной резинкой, вещал, потряхивая внушительным брюхом:

в поле гнутся овощи воет конопля
волки за околицей пежут журавля
под кривой акацией хвост загнув стволом
чешет яйца палкою дядька чернозем

дядька чернозем ты мне в хуй не вперся
в твоей жопе мышка пляшет гопака
дядька чернозем ты хоть бы подтерся
на-ка вот возьми же листик лопуха

В зале раздались жиденькие аплодисменты, оператор обвел взглядом камеры полупустой зал, где сидели какие-то совсем сопливые мелкие дегенераты с кольцами в губах и носах, проколотыми бровями и расстегнутыми ширинками мешкообразных штанов; на микроцефалических бестолковках топорщились разноцветные ирокезы или свисали грязными плетями негритянские косички-дрэды. Над жалкой молодой порослью криво возвышались такие же, как и чтец-декламатор, неопрятные надменные личности в засаленных пиджачках. Поэт закончил чтение.
«А теперь, дорогие друзья, мы продолжим наш вечер, посвещенный русскому прогрессивному сюрреализьму в поэзии» - прогундосила ведущая (видимо, тоже поэтесса) с гигантским доминирующим шнобелем, прыщами и стрижкой «под горшок».

- А вот хуй тебе в грызло, ёбань кошачья, сама продолжай! – Минет поэзию, особенно всякую сюр-сосюр, не понимал и, по его же определению, «на хую вертел». Глотнув из пузыря и сморщив физиономию, Ссыглер стукнул пультом о журнальный столик. Видимо, только таким образом от старого ящика можно было теперь добиться чего-либо, кроме помех и футбола. Телевизор щелкнул и, с опозданием, среагировал.

На полянке, среди какой-то невнятной растительности, резвились дети. «Ну-у-у, блять поганая, нахуй» - подумал Минет. Помимо поэзии и футбола, Ссыглер ненавидел лютой ненавистью две вещи: детей и собачий лай. Глядя на хаотично бегающие цветы жизни, Ссыглер подумал о Кате. Несмотря на пятьдесят абортов, сделанных ею от Ссыглера и друга семьи Муни Жозла, Катя все же хотела ребеночка. Минет представил себе, как по их халупе будут бегать отпрыски Жозла и, забыв про телевизор, начал изводить себя этими мыслями. Пиво-форте постепенно пропитывало мозг, и злость опять начала достигать опасного накала. Однако, представив себе, что на самом-то деле Жозловы отпрыски плавают сейчас где-то в канализации или дальше, в городском отстойнике, он остыл, отвлекся от дум и взглянул на экран. Там дети в совершенно идиотских костюмах плясали вокруг костра вместе с переодетыми в такие же дурацкие тряпки взрослыми и распевали песни, показавшиеся Ссыглеру сквозь алкогольную пелену совсем бессмысленными. Кто-то бездарно имитировал драку на деревянных мечах, кто-то стрелял из луков по мишеням. На некоторых было напялено что-то вроде средневековых доспех.

Ссыглер неожиданно увлекся и, затягиваясь привычным вонючим дымом, стал смотреть дальше, вспомнив, что в детстве обожал, помимо онанизма, стрелять из рогатки по воробьям и голубям. Он делал определенные успехи и даже приносил домой свежую дичь. В телевизоре двое детей, одетые в костюмы, мальчик – гнома, а девочка – эльфийки, стали рядом и начали по очереди читать куплеты взрослому дяде в костюме орка. Все прервали свои дела и уставились на малышей.
Начала девочка:

Вышел из-за Мордора
Дядька Горгорот
И засунул гоблину
Хуй свой прямо в рот.
Расступилось облако,
Рассеклась земля
А из носа гоблина
Вылезла сопля.
А глотнувший тонику
Дядька Арагорн
Втиснул в жопу гномику
Негасимый горн.
Гномик бзднул нечаянно
И раздался гром
Орк дрочил отчаянно
На говнища ком.
Выстрелил по яблоку
Словно Вильгельм Телль
Смелый дядька Леголас,
Взяв анальный гель.
Орку смазал жопу он,
Вставил туда хуй.
Тут приперся Смиагорл -
Пидор-обалдуй.

Все запрыгали и зааплодировали, костер взорвался треском и искрами, а мальчик в гномьем облачении продолжил:

Чаща раздвигается,
Иволга поет.
Арагорн качается,
Гномика ебет
Кошка на окошечке,
На полях арбуз,
А у мандовошечки
В жопе аркебуз.
Из канавы выскочил
Дяденька Горлум
И из жопы выпустил
Пули три дум-дум.
Кошка-мандавошечка
Аркебуз сосет,
Вышел из окошечка
Дядька Хуеглот.
И на церкву белую
Дрочит Дядька Хуй,
Пахнет тухлой серою
Дядька Пиздодуй…

- А-а-а-а-а-а-а-а, заебали, хуеглоты позорные, - заорал Ссыглер и, резко поднявшись, с силой бросил пульт от телевизора об стену. Пульт разбился вдребезги, черненькие пластмассовые кусочки разлетелись по всей комнате, а телевизор переключился на следующий канал. Там, на фоне хоругвей, глубокомысленно и веско вещал какой-то румяный, плечистый, здоровенный дед с белой бородой, разодетый, словно Дон Кихот, в железяки, подобно некоторым детям из предыдущей программы. Голова закружилась, затошнило, и Ссыглер плюхнулся обратно в кресло. Блеванув через подлокотник на пол, Минет снова уставился в экран. Немного полегчало, но мир кружился вокруг все сильнее и сильнее. Тошнота опять накатывала мерзкими приливами. Дым дешевых сигарет и вонь, исходившая из банки с окурками, выворачивали наизнанку.
- Ну, блять, пидарасина бородатая, хоть ты стихами не пизди тут, уёбок, блять, - прохрипел Минет, обтерев с подбородка блевотину.

- Вобьем в мертвое тело кубизьма, атеизьма и дарвинизьма осиновый кол! Смерть Гарри Поттеру! - пророкотал рослый бородатый дедуган в кольчуге и остроконечном шлеме, с силой ударив бронированным кулаком по трибуне. Хрупкая конструкция с треском раскололась. «Вобьем! Вобьем! Смерть сатане!» - за трибуной послышались гулкие мужские голоса и тяжелые, звенящие хлопки. Рослые амбалы такого же вида, стоявшие в шеренге позади оратора, одобрительно ухали и громко хлопали в железные ладоши. Минету стало что-то совсем муторно. "Гойда! Порвем иудам гузно!" - провозгласил Дядька Черномор.
"Гойда!" - хором отозвались витязи.

«Все равны, как на подбор, сука, орангутанги ебаные, бля» - пронеслось в голове. Ссыглер сделал глубокий судорожный глоток пива и вдруг почувствовал, что привычный мир словно повернулся к нему новой, ранее неизведанной стороной. Огромный, закованный в металл Черномор, подмигнув, ступил из телевизора прямо в комнату, затрясшуюся от тяжеленных шагов, навстречу Минету, который оцепенел от осознания полнейшей своей беспомощности. Воля и способность к действиям оказались совершенно утраченными. Витязи на заднем плане скрестили руки на груди и похабно ощерили свои обезьяньи хари, предвкушая зрелище. С грохотом упали железные штаны Дядьки и обнажился огромный эрегированный УдЪ, поднявшийся из чащи седой волосни, а грибообразное навершие гигантской елды налилось кровью и посинело.

В голове Ссыглера загремели рифмованые строки, предвещая неизбежное:

Румян и статен Дядька был.
И нехристей ебать любил.
Анчутку грубо он загнул
И свой могучий удъ воткнул.

Иуду драть - святое дело.
И витязь, возбудившись зело
Усилье вдруг не рассчитал
И жару крепко наподдал.

Вдруг из дупла изверглись разом
Все накопившиеся газы
Гузно распухло, как нарыв,
И прогремел ядрёный взрыв.


©2008 Александр Козаченко, Борис Ленский