Дело в том, что я давно мечтала уехать на этюды. «Уехать на этюды» - это словосочетание всегда нездорово будоражило мой мозг. Живо представлялся художник Джон Констебл, стоявший перед холстом на берегу туманной Темзы и широкими мазками на полотне отправляющий в последний рейс старый пароход «Отважный». Или грезилось, как Айвазовский говорил другу Кузьмину, поспешно прихлопывая свой бархатный берет: - Не пора ли мне, брат Николаша, искусить себя 125-ым этюдом «Девятого вала»? И погромыхивая складным стульчиком, исчезал в душном дверном проеме на пути к безудержным морским страстям. Приходил на ум также и Поленов, притаившийся среди буйных зарослей «Бабушкиного сада» с тюбиками красок наперевес: виделись всюду солнечные блики, выскальзывающие из-под его ловкой кисти, слышалась шаркающая поступь бабушки, вдыхался аромат садовых роз. Соблазн оказаться где-нибудь на пленэре с мольбертом, может быть, на извилистой горной тропинке или на желтом плёсе у воды, или в цветущем поле средь медуницы и кашки, с годами распалял мое воображение всё пыльче и уже не было сил устоять перед могучим зовом слившихся в экстазе природы и искусства….как тут меня останавливало одно НО: я не умела рисовать.
Да, вот такая со мной приключилась фатальная беда. В школе за меня рисовал папа. Учительница, педагог мудрый и опытный, уже на моем втором рисунке быстро прощучила подставу, но не желая травмировать неокрепшую детскую психику, ставила всегда «хорошо» и «отлично» по умолчанию. Однажды папа уехал в командировку и за открытку к Дню Победы пришлось отдуваться маме. Учительница, изучив композицию из ружья, пистолета и рогатки, сжатых в огромный красный кулак, покачала головой и сказала: «А папа рисует лучше».