Ну, чего же ты, Дуня? Чего ты, Дуня́?
Сядь поближе, не бойся меня.
Пойдем-выйдем в лесок, да сорвем лопушок,
да заляжем в медвяный стожок.

Алый цветик-цветок, дроля милый дружок,
одуванчиков желтых венок.
Но не вздохи у нас на скамейке — любовь.
Вынь да вдвинь свой амбарный засов.



Кибиров



Хотелось бы верить, что из разорванного кокона вылетит на свет божий прекрасная бабочка. Может так бы и случилось, будь этот "свет божий" иным. Сверкнув в первое мгновение яркими крылышками, бабочка съежилась, побледнела и превратилась в ночную моль.

Но, кое-что все же изменилось, красный пионерский галстук, в отличие от октябрятской звездочки, приобрел смысл. Фетиш, воплотивший в себя цель для всей сжатой в пружину Галиной чувственности, занял центральное место в открывшемся перед Галей большом мире.
Она по нескольку раз в день гладила его утюгом, и каждое возвратно-поступательное движение рукой отдавалось жаром чуть выше лобка, соски неразвившихся грудей твердели, дыхание перехватывало и, наконец, наступал оргазм.

Но, так продолжалось недолго. Может, развилась толерантность, как у наркоманов, принимающих невообразимые дозы героина, чтобы почувствовать себя сносно, может галстучный симулякр вожделения израсходовал энергетический запас, кто знает?
Галя окунулась в пионерскую жизнь, стремясь наполнить дырявый резервуар, из которого она черпала свою единственную радость и короткие мгновения абсолютного счастья.
Сперва кричалки-речевки и ряды детишек в белых рубашечках с галстуками на пионерских линейках действовали как надо. Галя сжимала скривившиеся губы, заглушая рвущийся наружу оргазм, вызванный хрипом пионерского горна. Матка вибрировала в такт барабанному бою, трусики насквозь промокали, и Галя ощущала себя живой.
Ее наполняла радость и сила. Жизнь впереди была ясная и светлая, чувства рвались наружу, хотелось разделить их с людьми и Галя, ставшая председателем совета дружины, выходила на трибуну и начинала говорить.
Детишки умолкали, звуки звонкого голоса Гали подхватывали их и несли в Солнечный город, где уже ждали Незнайка и все его друзья, где не было пьяных отцов и загнанных матерей, хулиганов - гопников в подворотнях и скуки бесконечных зимних вечеров.
Тряпочки галстуков сливались в одно густое красное марево, заволакивали все вокруг и вдруг, начинали сверкать темно-багровым, как драгоценные дорогие рубины.

И все было хорошо, пока не пришло комсомольское время. Галстук был снят, а вернувшийся модернизированный октябрятский значок не имел магической силы.
На первом же комсомольском собрании Галину Лашко единогласно избрали комсоргом класса. Она вышла к доске и обвела глазами сидящих учеников, которые ловили ее взгляд и ждали, когда она заговорит, зажжет их, подхватит и унесет к сияющей мечте. Галина смотрела на них и видела пустоту, серое клубящееся месиво лжи, никчемности и бессмысленности. Она открыла, было, рот и, внезапно, громко и совсем по-детски всхлипнула. Закрыв лицо руками, она кинулась к двери и выбежала из класса.
Ее долго утешала классная руководительница Ольга Тимофеевна, решившая, что Галя просто слишком серьезно и глубоко верит в важность комсомольского дела и расчувствовалась от благодарности за оказанную ей честь – избрание комсоргом.
"Бедный наивный ребенок, искренний и чистый": умилялась про себя Ольга Тимофеевна, гладя Галины плечи.

Галя со страхом ждала следующего собрания, по инерции ходила на занятия, делала домашние задания, убирала дома и бегала в угловой магазин за хлебом.
И вот этот день настал. Когда одноклассники рассаживались за партами и весело шумели, Галя кинулась в конец коридора к туалетам. Двери мальчишеского клозета внезапно открылись и, пробегающая мимо Галя, врезалась в вывалившегося оттуда бухого хулигана и двоечника Писю.
- Гы! – обрадовался Пися, подхватил Галю, обнял и прижал к себе, дыша ей в лицо выпитой бормотухой. Галя по инерции плотно вжалась в мальчишеское тело и тут на нее нахлынуло. Это было намного сильнее, чем все эти галстуки и горны, мир содрогнулся, будто рядом ударил гигантский молот. Галю била дрожь, она подняла лицо и ее губы встретились с Писиными. Он, недолго думая, сжал Галину грудь и, когда в ее живот уперлось что-то твердое, мегаоргазм унес ее из мрачной грязной школы в сияющую бездну космоса.
Вырвавшись из рук обалдевшего Писи, Галя вихрем влетела в класс и встала у доски. Собрание началось и понеслось по накатанному пути в Солнечный город.


***************************************


Очередной пленум райкома, посвященный итогам социалистического соревнования, проходил довольно шумно. Первый разносил одного начальника за другим. Многие сидели с валидолом под языком, блестели от пота лысины, время клонилось к перерыву пленарного заседания, а проект решения не был выработан.
Генаша вышел на пару минут подышать свежим воздухом и среди делегатов увидел Галину Михайловну, которая направлялась прямо на него. Генаша сначала отступил, пропуская главу идеологического сектора, но она увидев его, задержала взгляд:"Геннадий Александрович, пройдемте ко мне".
Он по-солдатски развернулся и, ни минуты не колеблясь, решительно двинулся за ней.
Кабинет третьего находился этажом ниже и представлял собой довольно просторную комнату с большим столом, застеленным зелёным сукном , стеллажи с книгами, определенной идеологической направленности, стояли как солдаты в авангарде борьбы за социалистическую нравственность.
Огромное красное знамя с надписью "Коммунизм победит! " располагалось за массивным кожаным креслом и завершало скромный "натюрморт" главного пропагандиста района.
- Садитесь Геннадий Александрович! Так, что у вас там, в плане политзанятий? Я смотрела план мероприятий. Конь не валялся. А наглядная агитация, полное говно. Как дальше работать будем?
Генаша побледнел, во рту у него пересохло. Вся его словоохотливость улетучилась, и он сидел, словно лом проглотил.
Галина Михайловна затушила папиросу, глаза у нее увлажнились.
- Ладно! Молодой подтянешь, а то смотри, я ведь шуток не понимаю.-
Генаша хоть и был напуган, но сумел почувствовать ,что ситуация смягчилась и туча на этот раз прошла мимо.
- Пошли-ка за мной, - Галина коротко улыбнулась и, отодвинув отработанным жестом красное знамя, открыла маленькую дверь, которая вела в комнату отдыха.
- Что никогда не был в подобных местах? - с ироничной улыбкой доброй хозяйки заметила Галина Михайловна. Она вытащила два граненных стакана и початую бутылку водки из холодильника, налила себе и Генашке.
-Ну! Давай за правое дело! - она залпом выпила полстакана и смачно закурила.
Генашка, задрав кверху лицо, с усилием влил в горло жидкость и одним глотком опустошил стакан. Не посрамил родную автоколонну, он подавил рвотный рефлекс , и выдавил радостную улыбку.
-Кури, не стесняйся, - Галина Михайловна пододвинула пачку "Беломора".
-Я не курю, - Генашка покраснел.
- Странно, из водил, а не курит! Молодец! - глаза Галины наводнились, стали еще меньше. На сухом лице выступила, что-то наподобие улыбки.
Генка почувствовал, как тепло разливается по телу, внутри отпустило. Он старался поддержать разговор: " Я больше по спортивному делу..."
-Спортсмен говоришь, это хорошо,- сказала Галина Михайловна и резко встала из-за стола. Генашка инстинктивно подскочил и, выпрямившись, смотрел на Галину. Она подошла к нему так близко, что он, казалось, слышал, как бьется ее сердце. Наступила пауза.
- Ну, здравствуй! - Галина Михайловна ловко расстегнула брючный ремень и ее правая рука, отодвинув резинку, в секунду оказалась внутри Генашиных семейных трусов. Член Генаши мгновенно отреагировал и он, приподняв Галину юбку, решительно освободил главного идеолога прославленного района от трусиков.
- Смелее! Смелее ! Так, родной, да.., так, так..еще, - застонала она и прильнула к нему всем телом. Ее била дрожь.
В этом было что-то фантастическое, нереальное. У Генаши все смешались в голове: красное знамя, тощая задница Галины Михайловны, директор, первый секретарь, зазвучали длительные и продолжительные аплодисменты, все встают...

Через двадцать минут пламенный оратор идеологического фронта районного масштаба стояла на трибуне. Ее глаза сверкали, она, со всей своей пролетарской прямотой распекала начальника строительного управления, рассекая ладонью густой воздух зала: "Товарищ не понимает всей значимости идеологической борьбы, значит райком должен сделать соответствующие выводы!!"
Генашка сидел на заднем ряду и тихонечко дремал с чувством исполненного долга.

в соавторстве с Александром Айзенбергом


продолжение следует

«Ты гора моя,
Забура моя,
В тебе сердца нет,
В тебе дверцы нет!»

Это выдумала девочка
Четырех от роду лет.
Это выдумала Катенька,
Повторила,
Спать легла.
Только я сидел до полночи
На кухне у стола.

Только я сидел до полночи
Под шорохи мышей.
Все сидел и все обламывал
Острия карандашей.

А потом я их оттачивал
И обламывал опять,
Ничего не в силах выдумать,
Чтобы лечь спокойно спать...

Сергей Михалков


Хорошая девочка Катя,
Немного ей стукнуло лет.
Стянув панталоны на вате
Сваяла в тетрадке куплет.

Про то, что в горе нету сердца,
В ней нет ни двери, ни окна.
Чихнул я, как будто от перца,
Мне стало совсем не до сна.

Всю ночь просидел у стола я,
на кухне, внимая дождю,
писал я, страницы марая,
чтоб вылизать жопу вождю.

родилось: "союз нерушимый
республик свободных" и вот,
мой грифель неустрашимо
несется вперед и вперед.

чтоб был мой правитель доволен
и свита любила меня,
готов я по собственной воле
лизать их очко не браня

ни собственной грустной судьбины,
что дала холую талант.
пусть Пушкин ныряет в глубины,
мои ордена встанут в ряд –

моих тиражей миллионы
завалят все полки вокруг
и пусть нами правят гандоны
я враз отлижу им, мой друг.

Да мне все равно кто там правит:
Хрущев, Сталин, Гитлер, Пол Пот.
Их с радостью бурной восславит
Мой сладкий натруженный рот.

Их всегда были многие тыщи,
Себя любящих, умственно нищих
Презирающих все, что чуть глубже,
И на прочих орущих натужно:

Снобы вы, извращенцы, придурки
Подсознанья и бреда окурки
Надо жить и творить по-простому,
Чтоб все стало понятно любому

Чтобы каждый увидел ту маму,
Что годами трет бедную раму
Чтобы понял последний Ванюша,
что нельзя кушать древнюю грушу.

Все ж так просто, вот стол, рядом стулья
Пчелки трудятся, полнятся улья
Или ульи, чего тут копаться?
Хоть так хочется матом ругаться,

Глядя в черные ваши квадраты
Даже вождь называл вас, ребята,
Пидарасами и шелупенью,
Извращением служащем тленью.

Дискурс ваш обосрал всю Европу
Доиграитесь, выебут в жопу
Те, кому все так просто и ясно
Враз поймете, что жили напрасно

В бесконечное тело мозаики
Лег малюсенький камень-клочок:
Песни – пляски, поэты – прозаики.
На задах деревянный толчок.

На секунду украшены новости -
Фотки старые строятся в ряд.
Позабытый герой старой повести
Надевает последний наряд.

И выходит на сцену под занавес,
Белый саван и ноги босы.
В пол глядит он, последний раз кланяясь,
А народ жрет кусок колбасы.

Ссыглера мучила жажда. Пить хотелось так сильно, что, казалось, попадись любая лужа, так и кинулся бы к ней. Но луж не было, а то, что появилось в лунках, вряд ли утолило бы жажду. Вязкая желтоватая масса, дойдя до краев бессчетных ямок и выбоин, переливалась наружу и медленно ползла под ноги бредущего с тяжелой железякой в руке Минета.
Возникла резь в боку, которая усиливалась с каждым шагом. Он остановился, глубоко вдохнул вонючий воздух и зашелся в кашле. Не выпуская бластер из правой руки, Ссыглер с трудом расстегнул заляпанные брюки и пустил темно-желтую струю в ближайшую лунку, стараясь пробить вязкую массу. Струйка была слабой, ссал Минет долго, моча растекалась по поверхности и не смешивалась с белой вязкой жижей.
Застегнув штаны, он поплелся по чавкающей под ногами земле. В голове гудела и вибрировала жаркая пустота, не удавалось удержать ни одной беспорядочно скачущей мысли.
Ссыглер попытался понять где он оказался, но кроме как "в пизде на верхней полке" и "у хуя на куличиках", в голову ничего не шло. Он был настолько ошарашен происшедшим, что не было даже страха, потрясение от стягивающей все тело нити до сих пор не прошло.

Запах усилился и расцветился сложным сочетанием оттенков, среди которых доминировал запах крови. Его не могла заглушить даже резкая, будто от раздавленного гигантского клопа, вонь.
Почва почернела, в белесых потеках стали проявляться красные вкрапления.
Внезапно спереди раздался протяжный скрежет и что-то оглушительно застрекотало.
Минет остановился и вскинул бластер. Он долго вглядывался, но ничего не увидел, толстенные странно искривленные деревья закрывали обзор.
Пригнувшись и стараясь не производить прилипающими к земле ногами шума, он крадучись двинулся вперед.
Изменился цвет земли, она стала синеватой и уже не пружинила под ногами. Было тихо и вдруг совсем рядом что-то хрустнуло и забулькало.
Ссыглер сделал несколько шагов и остановился. У основания дерева вниз головой висело невообразимое.



*******************


Тяжелая мгла похмелья тисками сдавила Катю. Глаза заплыли, и открыть их было невозможно, в голове медленно пульсировала чудовищная боль, из-под зажмуренных век текли слезы. Тошнило так, что было страшно пошевелиться. Хотелось замереть и переждать этот ужас, лежать себе тихо и не двигаться.
И тут лобок иглой пронзил нетерпимый зуд. Катя шевельнула рукой и задела лежащего рядом Мирзу.
Он лежал на спине, сложив руки на груди, как покойник. Бушлат Мирза так и не снял, его дырявые вонючие носки выпустили на волю большой палец с черным длиннющим ногтем. Зато штанов и трусов на нем не было, грязные и кривые волосатые ноги покрывали ссадины и засохшие белые сгустки. Под густым кустом черных слипшихся волос еле проглядывал маленький загнутый влево член.
Катя еле слышно пискнула и уронила руку. Наваливалась тяжелая дрема, вроде стало чуть легче, но зуд так и не прошел. Чуть затихнув, он внезапно ввинтился в Катю с такой силой, что она взвыла, и тут к зуду присоединилась боль, будто кто-то прижег сигаретой Катин многострадальный лобок. Вцепившись пальцами в волосы на гениталиях, она, что было сил, царапнула кожу ногтями.


***************


Висящая вниз головой громадная тварь была повернута боком к стволу, три щупальца уцепились в растение, а три свободные время от времени шевелились в воздухе, издавая сухой скрежет. Разделенные еле заметным переходом сегменты толстого брюшка с вогнутостью на конце заканчивались торчащими, как прутья, толстенными шипами. На четырех громадных шишках, выступающих с каждого бока твари, шипы были длиннее и толще.
Ссыглер как завороженный уставился на голову существа. Слепые черные глазки буравили кровавую лужу, разлившуюся вокруг дерева с монстром, хобот, подрагивая, зарылся в почву и издавал громкое бульканье.
Воняло ужасно, но существо сумело почуять приближение человека. Чавкнуло и голова монстра с натугой освободилась из почвы. Застывшие, ничего не видящие черные глазки смотрели, казалось, сквозь Минета, кровь, покрывающая хобот, стекала тонкими струйками. Хелицеры бешено завращались в воздухе, раскрылась кровавая пасть, и оттуда вылетел пронзительный стрекочущий свист.
Ссыглер оцепенел от ужаса, руки тряслись так, что бластер описывал дуги и окружности. Синяя вспышка вспахала землю в двух метрах от монстра, кровавая розовая масса зашипела, испаряясь.
Тварь взвыла и взмахнула свободными щупальцами, готовясь прыгнуть на Минета. Он шарахнулся назад, потерял равновесие и выстрелил в падении. Чудовище, подняв брызги, грохнулось на землю, а срезанное дерево вместе с тремя вцепившимися в него отстрелянными щупальцами начало медленно валиться куда-то вбок.

Ссыглер забарахтался, пытаясь встать на ноги, и не успел. Раздался страшный треск и скрежет, деревья, словно кинувшись врассыпную, раздались в стороны и согнулись до земли.
Неохватных размеров плуг, спустившийся с неба, стремительно надвигался. Волна вздымающейся перед плугом белой массы с торчащими поваленными деревьями, вспенилась и втянула в себя изуродованного монстра.
Ссыглер в последний раз выстрелил и исчез в белом месиве.

Плуг пронесся дальше и поднялся ввысь.
Все стихло.

На лобке Кати выступила маленькая капелька крови, разглядеть которую можно было только в лупу.


*******************

Разжиревшая на городских помойках облезлая чайка летела над сквериком, еле шевеля крыльями. Отделившееся от нее бело-серое говно моментально проделало путь к земле и шлепнулось на лежащий в опавшей листве разноцветный кубик. Раздался треск, говно, вскипев, моментально исчезло, и кубик заблестел чистотой.

Лежащее за толстенным стволом-анакондой тело смердело так, что на глаза Минета Ссыглера навернулись слезы. Запах напоминал утечку газа на загаженной ссыглеровской кухне, только был намного мощнее и отдавал чем-то сладким. Переносить его было невозможно, и Минет, зажав нос, затряс головой, пытаясь проморгаться. Стало чуть легче, и он медленно двинулся по странно пружинящей, покрытой глубокими лунками почве к лежащему силуэту.
Засохшая свернувшаяся кровь коркой покрывала неровную белесую землю. На спине трупа задралась топорно сделанная самопальная кольчуга, помятый куполообразный шлем слетел с головы и валялся в двух шагах. Ссыглер одной рукой зацепил кольчугу и сильно потянув, перевернул тело. Огромная рваная дыра с торчащими обломками ребер и фиолетовым отблеском кишок ухмыльнулась, приветствуя Минета. На потемневшем большом лице с маленьким подбородком сверкнули прямоугольные очки.
Ссыглер отшатнулся и схватился за сжатое спазмом горло. Нос, оказавшийся на свободе, втянул запах смерти, и Ссыглера вывернуло наизнанку.
Всхлипывая и отдуваясь, он поднял голову и увидел странный предмет, на котором до прихода Минета лежало истерзанное тело. То, что это оружие, Ссыглер понял сразу, вспомнив голливудскую фантастику. Сложная поверхность с правильными выступами переходила в недлинный ствол, рукоятки было две, и спусковой крючок виднелся под передней.
Он протянул руку и выдернул бластер из зловонной массы.


*********************************************************************


Ссыглер закряхтев, опустил уставшую за долгий день задницу на скамейку. Запущенный, усыпанный увядшей листвой и блеклым мусором скверик, заросший бесформенными густыми кустами, прикрывал его от взглядов прохожих. Этот миг он начинал ждать с утра, ждал весь длинный гнусный день, вяло перетаскивая коробки в вонючем продуктовом складе, трясся от нетерпения, покупая чекушку, наполненную желтой жижей, в пропахшей блевотиной винной лавочке на углу.
Домой Ссыглер шел пешком, напрягая остатки воли, чтоб не припустить рысцой и поскорей долететь до заветного места – темного скверика, служившего Минету своего рода источником, без которого дальнейший полет по жизни казался невозможным. Безусловно, он мог приложиться к этой посудине прямо на рабочем месте, что практически всего его "коллеги" и делали, но ему не позволяли неведомым образом сохранившееся остатки былого пижонства. Очень уж не хотелось ему предстать пред собой опустившейся забулдыгой.
На плоской двухсот пятидесяти граммовой бутылке почему-то красовалась надпись "Коньяк". "Коньяк – пиздык – хуяк!"- срифмовал про себя Ссыглер: "Ну а чё, зато дешево!" - и он умелым привычным движением свинтил пробку, будто свернул курице шею. Стараясь не вдыхать вырвавшуюся из бутылки сивушную вонь, он чуть запрокинув голову и, влив в приоткрытый рот из булькающей бутылки, с натугой проглотил. Нутро судорожно сократилось, и Минета передернуло. Сжимаясь и стараясь не дать с таким трудом проглоченной жиже вырваться обратно, Ссыглер опустил голову и внезапно в смеси мусора, окурков и грязной опавшей листвы увидел яркий разноцветный предмет.
- Смотри-ка, кубик! – Ссыглер наклонился и поднял с земли расчерченный на квадраты небольшой куб. – Кубик - рубик, ебут тебя налево! – поздоровался с находкой Минет.
Положив кубик рядом с собой на скамейку, он влил в рот следующую порцию "коньяку", выдохнул и удовлетворенно улыбнулся - на этот раз пойло пошло хорошо.
Под деревом в двух шагах от скамейки лежала свежая куча говна. Исходящая от нее тяжелая вонь уже не могла нарушить овладевшее Ссыглером умиротворение.


****************************************************************


Минет тер поднятое оружие о шершавое, словно покрытое рыбьей чешуей дерево, старательно счищая налипшую коричневую гадость.
Бластер хоть и был весьма увесист, лег в руку, как влитой.
- Ну вот, русский богатырь Иван Клитор, - сказал Ссыглер трупу и улыбнулся. – Не помогла тебе кольчужка.
Он направил оружие на ствол ближайшего дерева и нажал на спуск. Ничего не произошло. Забывшись, Минет расслабил пальцы зажимавшие нос и содрогнулся. Запинаясь, он отбежал от тела метров на сто и, остановившись, принялся рассматривать бластер, на правом боку которого чуть выступал какой-то рычажок. Ссыглер надавил на него и рычажок, щелкнув, ушел вниз. Невдалеке вырывался из земли и устремлялся ввысь толстенный чешуйчатый ствол. Ссыглер быстро прицелился, и из дула бесшумно полыхнуло синим. Пронзительно завоняло жженым волосом и ровно срезанное гигантское растение, зашуршав в падении, так и не рухнуло, зацепившись где-то в вышине за сплетение вершин соседних деревьев. Минет поднял голову – ровные у земли необхватные стволы причудливо изгибались и переплетались друг с другом в бесформенное темное облако. Листвы не было, не было и травы, из покрытой глубокими лунками и рытвинами белой земли рос змеевидный лес.

Ссыглер, перехватив поудобнее бластер, зашагал, старательно обходя ямы и перепрыгивая через бугристые выступы. Начался ощутимый подъем, идти стало тяжелее, он то и дело вытирал со лба капли липкого пота. Древние семейные трусы скатались под брюками и невыносимо терли в паху, покрытая темными пятнами влаги рубаха прилипала к телу.
Через пару минут стала меняться почва, она потемнела, белесый оттенок сменился грязно-серым.


Продолжение следует

Облепляют иллюзии мошкою
Лезут в ноздри и в уши и в рот
Вновь по лезвию водят ладошкою
Монотонно продолжив отсчет

Метроном в чьем-то ритме тик-такает
Он запущен когда-то давно
Механизм скрежещет и звякает
На экране трясется кино

Мелодрамы, стрелялки, ужастики
Слились в мутный дрожащий поток
Кружат в вальсе со звездами свастики
Отбывая отпущенный срок

Срок для танцев и срок для улыбочки
Для желаний, для счастья, для сна
Облепляют нас мошки-ошибочки
И стекают как комья говна

я член без вагины
вагина без члена
я просто дубина
асимптота крена

галимые суки
ебучие галы
оторваны руки
разъебаны шпалы


вы словно шакалы
сосете истоки
а хуй вам в ебало
прошли ваши сроки

Увядшим гандоном висели глагольные рифмы.
лежли поэты, упав в алкогольном бреду
согнувшись под ветром бредут - спотыкаются нимфы,
а нам поебать, маршируем мы строем в пизду

Промелькнет на краю светлой искрою,
Вроде было - уже не понять.
Ярко вспыхнула радуга близкая
И застыла в потемках опять.

Мы живем только в это мгновение,
Смутный отблеск в стекле бытия.
Оживляет нас прикосновение -
И опять начинаем с нуля.

Пусть в холодной дали счетчик щелкает,
Искру видно лишь ночью глухой.
Поднялась тень над книжными полками,
Мы друг друга коснемся рукой.