Зря читала, вот что, ничего нового для себя не узнала, кроме того, что Бунин был либо в конкретно этот период времени, либо, в принципе, очень неприятным человечком. Мерзкой желчной тварью был, если честно))))
И дело даже не в том, он находится в жутком смятении, панике и истерике - это понятно и осуждать за это не поворачивается язык: у человека страна исчезла, весь уютненький уклад жизни пропал. И уклад этот, может, и не удовлетворял всех потребностей, заставляя занимать деньги то там, то сям, но был привычным, относительно безопасным и таким, в котором уже належалось местечко, нашлась своя ниша и пальчик оттопыривался. А тут - война, а потом революция, и страны больше нет, а на месте Империи начало вылупляться что-то страшное и непонятное. Это всё мне понятно и отражено в «Окаянных днях» превосходно - человек посреди ядерного (условно, конечно) взрыва: что делать, куда бежать, ааааа, ААААА, АААААААААААА.
Но внезапно оказалось, что под маской белки-истерички кроется такая себе малоприятная сущность: мерзенькая, шкурная и грязная.
Я готова делать скидки на идеологическую ненависть к Луначарскому или Ленину - я понимаю сущность такой ненависти. Или классовой ненависти ко всем этим мерзким рабочим, солдафонам и тому быдлу, что повылезало из щелей и корчит нынче из себя нечто. Старики эти грязные, суки-бабы... Это укладывается в рамки происходящего (хотя фу таким быть).
Как укладывается тотальная неприязнь к «приспособленцу» Блоку, снобистское подтрунивание над Горьким и прочими «товарищами по цеху». Или, например, рассуждения через губу про еврейские погромы – это было характерно для всех белоплащёвых булкохрустов и представителей «белого движения». Такая вот уродская норма.
Но радоваться наступлению немцев – «немец придёт, порядок наведет» - это как-то слишком. Бунин был дрянью и врагом. Он осознавал тот беспредел, который творили немцы, захватывая наши земли, и для него это было допустимой потерей. «Сопутствующий ущерб». Вот, говнюк!
А помимо этого дрянного говнизма, меня бесконечно поразило то, что Бунин был - идеальным блогером-думскроллером. Он упивается в собственной истерике, пересказывая сплетни, слухи, какие-то пустые разговоры, какие-то встречи...Бабка на лавочке, а не писатель. Тот - наркоман, а та - проститутка.
Всё собрал, всего испугался, себя накрутил и вместо того, чтобы сжечь, как «утренние страницы», издал - вот вам, читатели, пользуйтесь.
Хорошо, что во времена гражданской войны не было интернета, вот что!
А по результатам чтения могу сказать, что как исторически-документальный артефакт - так себе, ибо «Окаянные дни» очень много рассказывают о самом Бунине и очень мало о времени, а вот что качается Бунина, как писателя, тут сложнее.
Периодически через его истерику пробивались ростки прекрасного - видимо, Бунин, очень скучая по творчеству, как чему-то свежему, светлому и наполняющему силами, выдавал эдакий пассаж, в котором слышалась Литература. Но поскольку после «Дней» у меня осталось одно желание - вымыть руки, пожалуй, отложу знакомство с ним до тех времен, когда перестанет тошнить.

Это – робинзонада, которая на все времена. Написана по следам реальных событий, что делает её ещё ценнее. Одинокий мальчишка будет день за днем бороться за выживание, искать что-нибудь съестное, прятаться от непогоды и всячески выживать. Интересно? Очень!
Но помимо робинзонады тут есть и другое. Во-первых, мне не очень понравилась литературная составляющая, и, если простоватый разговорный язык я могу ещё как-то объяснить – обычно подростки, от имени которых ведется рассказ, не обладают байроновским слогом, то бесконечные повторы, характерные для монологов возрастных персонажей с когнитивными нарушениями – уже нет. В тексте есть момент, где подобный закольцованный поток сознания был уместен, но, когда об одном и том же мне по кругу проговорили раз десять – это немного слишком.
Второй момент, который мне не то, чтобы не совсем зашел, скорее заставил задуматься, связан и с первым «но», и с годом издания. А это 1985 год.
«Один» - это история, которая раскорякой балансирует в идеологической пустоте. С одной стороны, тут наличествуют первые проблески капитализма с его перепотребительством, джинсами и прочими излишками. С другой - влияние ценностей, транслируемых литературой прошлого века – производственной или приключенческой –добротной, которая была про людей, увлеченных своими профессиями, и профессии эти должны быть из разряда «естественнонаучных»: геологи, исследователи, рыбаки. У подобных людей чаще всего в литературе была не просто своя профессиональная специфика и брутальная суровость, но ещё и определенная ролевая идеологичекая составляющая. Это составляющая говорит с нами голосом отца Сашки и его внутренними монологами (в которых он опять же транслирует отца), и размышления всё время будут крутиться вокруг одного и того же: борьбы противоположностей. Мальчишка будет страница за страницей размышлять над тем, что есть хорошо, что – не очень, чем хороша вещность и наличие условных модных шмоток и влияет ли это на самоценность или социальную значимость, чем должен обладать человек (не только вещами, но и знаниями, идеями) и что ему не особо-то и нужно.
И вот, вроде бы, всё это правильно – я абсолютно уверена, что попав в подобные непростые условия, человек обречен на переоценку ценностей и размышления о жизни, о том, что ценно на самом деле, а что – пустое и напускное. Но в данном случае это а) занудное морализаторство винтажного газоренератора, а не размышления 14-летнего мальчишки (к пятому кругу этого бухтежа у меня глаза стали закатываться автоматически) и б) упрощение непростой темы до примитивного уровня комсомольского собрания, когда песочили отдельных комсомолок за накрашенные губы. Конечно, накрашеных губ в тексте нет (как, к слову, в размышлениях 14-летнего мальчишки нет и девочек. Вообще. За весь месяц – ни разу. И мальчиков нет, никого нет. Как нет размышлений о дружбе – вот, что странно), но есть вот это обсасывание темы «мещанства», которое было просто в излишке.
Ну, правда, когда мальчик пафосно начал стенать на тему «зачем нам всем столько шмоток, что ломятся шкафы», хотелось бы намекнуть недотыкомке, что если ты не находишься на необитаемом острове, а просто живешь свою обычную жизнь, то школьная форма, спортивный костюм, домашняя одежда, одежда условно «на выход» (в театр, на ДР), летние футболки, зимние куртки, ветровки, трусы-носки-шапка – вот тебе и шкаф. Для наличия «вещного мира» не нужно подбирать ежедневные луки и образы, достаточно просто жить. И вот подобные дискуссии с мальчиком Сашей можно вести на каждой стране.
И – честно – мне было обидно за мальчика.
Автор зачем-то превратил нормального мальчишку в рупор своей возрастной печали и общественного разложения, которое началось в позднем Союзе. Поэтому для меня книга была очень неоднородной.
Вот, всё, что касается приключений: поиск еды или артефактов, шныряние по острову и разведение огня, вот эта вся прикладная робинзонада – всё хорошо. По острову носится нормальный мальчишка. И я даже не хочу придираться к каким-то удачным «случайным находкам» или фантастическим умениям-знаниям Сашки – в конце концов, это вполне укладывается в норму, а дети в 1985 году были значительно ближе к природе, чем нынешние. Но как только включался модус «вещания», меня выносило из текста.
Ну, и что ещё мне не зашло – это психологическая составляющая. Если какие-то базовые стадии (надежда-отчаяние-смирение-приспособление с колебаниями туда-сюда) были ничего, то в какой-то момент мне стало катастрофически не хватать включения мальчишки и его эмоций. Слишком во многом тут описание внутренних переживаний Сашки либо отсутствовало, либо было сведено к констатации фактов или их упоминанию («Папа больше месяца думал, что я мертв». Хочется спросить, «и что?»). Скорее всего, это – специфика литературы того времени от «автора-мужчины», когда не сильно уделялось внимание богатому внутреннему миру героев и порывам их душ. Но, как бы, сказав «А», надо говорить и «Б». Будь это просто «выживание на острове» - вопросов бы не было: ходи, ищи птичьи яйца и саранки. Но автор замахнулся ещё и на размышления и рефлексии, но, как по мне, не вывез их.
Как результат – слитая концовка. Мальчика нашли пограничники, ну ок. А что с папой-то? То, что автор не допилил до этой встречи, полностью отражает происходящее. Папа был той точкой опоры, на которую у мальчика было навешено всё условно «правильное», с чем он и беседовал всё время на острове, противопоставляя ему скорые изменения в стране, в идеологии, в мировоззрении. Мальчик ещё не знает, что будет «перестройка» и «святые 90-е», но он чует эти изменения и дискутирует с ними, пытается удержаться за ускользающую реальность. И то, что автор так и не дал мальчишке встретиться с отцом в финале, мало того, что эмоционально здорово удешевило эту историю, так ещё и оставило Сашку (и читателя) в этой межвременной лакуне. В нигде.
Очень жаль.

Читать мы начали, не имея счастья быть знакомыми ни с автором, ни с сюжетом – наугад выбрали, повелись на аннотацию:
«Маленький Йоханнес» – знаменитая сказка голландского писателя об удивительных приключениях мальчика в волшебном мире, полном причудливых существ. Это история маленького мальчика по имени Йоханнес, живущего в бедности, чей отец тяжело болен. Герой неожиданно попадает в сказочный мир, полный радости, света, любви и дружбы. Каждую ночь Йоханнес отправляется в это удивительное место, где нет лишений, тревоги и печали. И каждое утро мальчику приходится возвращаться в свою старую, темную и холодную комнату.

На кол бы посадить того, кто это писал.

Уже потом я полезла почитать про больного ублюдка, который все это сочинил. Была ли я удивлена, узнав, что ван Эден – психиатр-гипнолог. Нет!
Потому что вся эта история высосана из психиатрической практики и это – не комплимент.
Не уверена, что у критиков есть такой жанр как «литературная педофилия», но это именно она.
Под маской волшебной сказки (первая треть романа) кроется вполне себе роман-взросления, волею автора укутанный в форму магического реализма.
Ван Эйден оказался очень талантливым писателем (правда, очень): язык плавный и повествование сказочное в том лучшем смысле, который может быть. Лично мне местами вначале сказка напомнила «Черную курицу». Погорельского. Текучие описания создают очень живые и яркие картины в голове, а приключения мальчишки, который бежит из опостылевшего дома, вполне вписываются в «путь героя».
Но эта талантливость, позволив автору раскрыть его замысел, вылезает боком для читателя: под плавностью скрывается метафоричность, а образы несут с собой заодно целое полчище авторских тараканов. Возможно, где-то там в начале 20 века, такие творения были «норм». Но сейчас детская литература обладает иными инструментами для донесения каких-то важных посылов, а не это жесткачное «кровь-кишки-распидорасило». Буквально!

Ту самую тему взросления (которое неизбежно, если герой отправляется в путь, как неизбежно столкновение героя с самим собой, со своими желаниями, страхами, с какими-то явлениями, которые он просто не в состоянии постичь, оставаясь на одном месте), ван Эден раскрывает с прямотой и жестокостью мясника.
Все эти темы, которые нынче психологи очень тактично и деликатно оформляют в бережные для ребенка формы (например, тему смерти), автор вываливает «как оно есть»: тлен и разложение.

Цитата:
Йоханнес с Изыскателем (та ещё фигура по тексту, тот ещё библейский змей) оказались под землей.

«Йоханнес распознал человеческую фигуру – холодная поверхность, на которой он стоял, оказалась лбом.
Перед ним, будто два глубоких оврага, зияли ввалившиеся глаза; голубоватый свет падал на тонкий нос и пепельные губы, приоткрытые в жуткой, окоченелой гримасе смерти.
Изыскатель прыснул, но в отсыревших деревянных стенах его смех тут же заглох.
Из-под складок савана вылез длинный червь; он осторожно подполз к подбородку и по окаменевшим губам проскользнул в черное жерло рта.
– Она была самой прелестной девушкой на том балу, помнишь? Тебе она показалась чуть ли не прекраснее эльфа. Ее наряд и волосы источали сладчайший аромат, лицо сияло, и губы расплывались в счастливой улыбке. А теперь… Посмотри на нее!
Хихикая и кривляясь, Изыскатель прыгал по лицу покойной. Присев на бровь, он ухватился за длинные ресницы и приподнял веко. Глаз, столь радостно лучащийся на балу, выцвел и поблек.
…Червь неспешно выполз из правого уголка рта, и устрашающий поход продолжился. Они шли теперь новым путем, столь же долгим и тягостным.
– А вот и бабка, – объявил червь, когда черная стена вновь преградила им дорогу. – Она уже давно здесь лежит.
Зрелище, на этот раз с виду не столь убийственное, являло собой темное месиво с торчащими из него бурыми человеческими костями; в этой мертвечине сосредоточенно, со знанием дела копошились сотни червей и насекомых. Свет вызвал у них переполох.»

Ну, и так далее. К слову, тема «прелестной девушки на том балу» тоже вываливается на детское сознание в виде не просто флирта, но каких-то похотливых ужимок и грязных телодвижений.
Собственно, вот это и есть - главное. Грязь. После этой книги мне искренне хотелось не только вымыться, но и в целом развидеть то, что я прочитала.
Наверное, это имеет смысл изучать специалистам-филологам, как памятник прошлого, возможно, краеведам-психиатрам: картина там ярчайшая.
Я долго думала потом, на детей какого возраста это рассчитано. На Лабиринте стоит маркировка 12+, но и в 12 такое читать не стоит.
И взрослым тоже не надо. Это – фу.

Конечно, в такой литературе не обойтись без советского прошлого, в котором всем было дело до всех, все эти «буксиры» и прочие «разборы полётов» на собраниях коллектива с порицаниями и прочим. Но кроме ответственности перед коллективом, очень часто подменявшей здоровую мотивацию, есть много всего другого, что и делает эту книгу интересной спустя года.
Тут и превращения, и «почувствуй себя в шкуре кого-то» и много всего другого.
Книга была по-достоинству оценена Марусяном, которая уже достаточно продолжительное до этого время крутила в голове мысль о том, как хорошо было бы птичкой: летай себе и уроки не делай. Думаю, свои ответы на вопросы, насколько хорошо и так ли всё, как оно кажется, она получила.
Так что мы обе остались довольны, причём настолько, что радостно вписались в продолжение (о существовании которого я и не подозревала).

Первая книга рассчитана на ребенка. Я не знаю, будет ли интересно читать книгу тем же пятиклассникам, мы читали, когда Машке было 7 лет и мне показалось, что именно на этот (плюс-минус год) возраст книга и подходит.
«Сверхприключения» - это откровенно подростковая литература для детей лет 12-14, потому что и написана она непросто, и темы в ней поднимаются непростые. Машка радостно слушала , отложить (я предлагала) отказалась, потом сказала, что ей понравилось и она хочет продолжения. Но Марусяо нравится почти всё, потому что она любит чтение, как таковое, ну, и книги я ей стараюсь читать интересные, не без того))))

В чем сложность.
Во-первых, вообще не очевидна (и как по мне откровенно натянута на глобус) связь с первой книгой. Это – полноценное отдельное произведение с совершенно иным духом и атмосферой.
Книга написана, как изложение найденных дневников, поэтому тут будет несколько уровней повествования: уровень рассказчика, нашедшего и расшифровавшего дневники (и вступление, которое описывает этот процесс, как по мне, излишне затянуто), уровень персонажей и уровень читателя, всё это воспринимающего.
Сюжет не сложный: мальчик-новичок появляется в классе и всем собой не вписывается в коллектив. Слишком умный, слишком организованный, слишком дерзкий, слишком другой. И проблема не в том, что он - новичок, просто мальчик считает всех недостойными отбросами, потому что «я тут самый умный» (всех – буквально, пожалуй, кроме матери), и основной конфликт будет крутиться вокруг непростой асоциальной гениальности и «личности против коллектива».

Это интересно. Иногда ситуации, в которые попадет главный герой и которые будут показаны его глазами, могут показаться утрированными, отдающими легким таким душком буффонады, но лично мне они напомнили школьные истории Михаила Коршунова (разве что у Коршунова больше юмора), «Шута» Юрия Вяземского или «В моей смерти прошу винить Клаву К.» и те времена, когда, преисполненные иронией и ёрничанием, с интеллектуализацией всего, до чего можно дотянуться, со всеми этими КВН-ами и школьными постановками, дети проживали непростое время взросления. Это - постановочная литература в хорошем смысле этого слова.

И да, не знаю, как воспринималась эта книга в 1977 году, но сейчас история мальчика читается, думаю, несколько иначе, чудь дальше от авторского замысла: тему очень просто перетащить в медицинскую плоскость (например, расстройств аутичного спектра или под какой-нибудь «синдром саванта» - лично мне в процессе очень хотелось отправить и мальчика-героя и родителей за компанию на диагностику)))))

Ничего не имею против подобного, просто, читая, лучше понимать, что с первой историей про Баранкина, эта книга связана весьма и весьма условно, написана в духе «Шута» Вяземского и рассчитана на детей постарше.

Я начала знакомство с Сименоном с рандомных историй про Мегрэ, потому что с ходу не могла вспомнить, читала ли я из этой серии хоть что-то. Возможно – да, но именно эти шесть историй – точно нет, и серия мне видится настолько глобальной, что читать её - не перечитать.
Общее впечатление у меня осталось приятным – из шести детективов мне не попалось ни одного откровенно провального, или слабого, или затянутого. Все разные и все интересные. Как «книги на один вечер», если хочется прочитать что-то олдскульное, классическое, неторопливое и ламповое - самое оно. Единственный минус этих историй - это такие довольно простецкие «детективы на каждый день». Они столь размерены и спокойны, что вряд ли я буду помнить, о чём они были спустя лет пять. Так что подобная литература - чистая ситуативная радость без послевкусий)
И, конечно, эти истории принадлежат прошлому веку. Поэтому тут будет и шовинизм, и домострой, будет отсутствовать когда толерантность, а когда и здравый смысл. Так что надо делать определенные скидки и прикрывать один глаз.

С этой книгой у меня складывались непростые отношения: после первых нескольких глав на меня ночью полезла какая-то лютейшая хтонь. Такое редко бывает – мне не снятся книжные сюжеты или атмосфера. И я почти было бросила. Потому что такая хтонь лично для меня означает два момента: автор очень хороший писатель и книга разноплановая (в том смысле, что кроме обычного, тут есть и тонкие планы, иные смыслы, метафоричность – то, что я люблю), и при этом автор не совсем чистоплотен с читателем (и из тех самых тонких планов попытается в текст протащить что-то свое, аккуратненько подсунув в виде чего-то другого – то, что я не люблю). Но у меня с Шамилем Идиатуллиным был только положительный опыт, «Возвращение «Пионера» мне очень понравилось, поэтому я выдохнула и продолжила.

Я не пожалела. «До февраля» - одна из самых сильных книг, которые мне попадались от русскоязычных авторов. Но *и тут я вздохнула* конечно же, тут есть «но».

Сюжет – та самая оболочка, в которую будет завернуто всё остальное – очень простой. Формально это триллер про серийного маньяка, орудующего в провинциальном городке Сарасовске.

В нулевых он «специализировался» по бабушкам – та ещё достоевщина. Входил в доверие к одиноким пенсионеркам, проникал в квартиры, душил их тем, что найдется под рукой, предпочитал пояса от халатиков, потому и прозвали его «сопляк с пояском», ибо сильно юн он был. Сам себя он называл Змей – и это самоназвание очень говоряще, ибо как первородное, вневременное зло, Змей подогнал под свои наклонности пафосную философию, оформил её в материальный артефакт – рукопись – и канул в небытие на добрый десяток лет, чтобы воскреснуть в конце 2021 году и продолжить свою деятельность, уже не перебирая возрастами и половыми признаками. Такая себе старуха с косой. Только хромой мальчик средних лет и с удавочкой.

Собственно, вокруг вот этого всего и будет крутиться история.

Но это, совершенно точно, не детектив. А по атмосфере больше похоже на триллер или слешер – что угодно, нагнетающее страх и тревожность. И надо отдать должное Шамилю Идиатуллину, нагнетается эта самая тревожность прекрасно. Я с ходу могу вспомнить очень мало настолько талантливо написанных триллеров, чтобы атмосфера «за спиной кто-то стоит» присутствовала до самого финала. Автор с самого начала выбивает уютный стульчик из-под читателя и заставляет подозревать каждого, бояться каждого, плохо думать практически обо всех. Это очень тревожная книга, лишающая ощущения безопасности, вот что.

Это ощущение будет усугубляться по ходу, потому что протагонистом в истории выступят не полицейские, которые «меня берегут» (а, по факту, оказываются интеллектуальными и силовыми импотентами, не желающими никого слушать и слышать), а хрупкая и невротичная девочка Аня, которая в начале истории становится сотрудницей журнала «Пламя». Она и будет вести своеобразное расследование вместе с другом и коллегой Пашей, а полиция будет тупить, огрызаться, всё портить и опаздывать. Опаздывать полиция будет часто, поэтому к финалу количество трупов увеличится до такой себе значительной кучки.

А с Ани всё и начнется. История закручивается вокруг возрождения журнала и необходимости «до февраля» сдать первый номер. Никакой литературной составляющей в этих планах нет – чистая номенклатурщина и политическая заказуха, но поскольку задача поставлена, а Аня отправлена в архив нарыть что-нибудь годное, она и нарывает ту самую рукопись, которую некогда материализовал Змей.

Змей – писатель. Или мнит себя таковым. И образ его столь прекрасен, что сочинения можно слагать. Уже крепко потом я читала массу недовольных отзывов как раз по его поводу: так до конца и не понятно, кто он такой, откуда такой дерзкий и умелый, какова мотивация и где подробности раскрытия личности преступника. Народ негодует – потому что недодали информации, как так?! Мне кажется совершенно неправильным предполагать, что «автор слил». Ну, камон. Шамиль Идиатуллин выписал добрый десяток распрекрасных образов – живых и настоящих, и это только в этой книге! Он сделал того же Змея агнищенски колоритным. Ну, неужели автору было бы жалко рассказать про условное тяжелое детство «героя», или на какой войне из примерно годящих по датам Змей мог стать таким шустрым. Так что это – не баг, а фича. И фича из тех, что я неистово одобряю.

Потому что «До февраля» - это та книга, в которой каждый непременно вычитает что-то своё. Правда. Вот сколько читателей будет, столько и параллельных миров возникнет. Для кого-то это будет очень средненький детективчик, для кого-то история про редакцию/журналистов и полицию, внутрянку работы тех и этих и ещё маньяка-серийника. Всё это тут есть.

Для меня это была ещё и книга про писателя и его отношения с вдохновением, музами, сюжетами, персонажами, критиками, издателями и кем угодно – достаточно просто предположить, что Змей – это метафора тому самому образу «я-писатель», и найти в тексте пару тройку подтверждений (о своей миссии-мотивации Змей говорил прямо словами через рот). И вот тонкий план о «человеке пишущем» – не просто пафосные размышления о творчестве, как о чем-то великом и значимом, а в том числе прикладные неудачи, провалы, непризнание, вся эта грязноватая обертка профессии – он просто прекрасен.

Как прекрасно то, что в этой книге всё связано со всем: и персонажи, и явления, и процессы. Если милиция говорит матом (и чем дальше по тексту, тем охотнее – Шамиль Идиатуллин идеально, как на мой вкус, повышает и градус повествования, и темп самого текста к финалу), значит Анечка будет вещать каламбурами. Если сам автор залихватски витиеват в тексте, значит Альтер-Эго автора (Змей) будет пафосно неуместен и демонстративно смешон. Если милиция цитирует что-то, значит и криминал будет цитировать ровно это же – не только потому, что «мы все родом из одной песочницы», но и потому что существует общность, а полярность, которая вообще-то должна бы быть у этих явлений, практически отсутствует: представители закона ведут себя порой как самые настоящие утырки и головорезы. И подобных связей, каких-то милейших пасхалок ("не достоин земного притяжения" - за этого "ченеземпра" отдельное спасибо), отсылок и прочего в книге очень много - буквально через страницу я радостно выхватывала их и удовлетворенно жмурилась. Это очень литературная книга, вот что.

А ещё в этой книге очень много социалки. Она не педалируется специально, а просто показывается, как есть. И такая вот репортажная легализация – тремя словами тут, двумя предложениями там, оформляет картинку в условную «рамку времени». Что хорошо – это не тоскливая и беспросветная «русская проза», от которой хочется пойти и утопиться. Нет, тут нет беспросветности, за что тоже спасибо.

Что плохо – то самое «но», которое сильно раздражает меня в современных русскоязычных авторах, которым и вслух хочется сказать многое, и товарища майора не побеспокоить, чтобы статья о дискредитации не прилетела в табло.

Все эти заигрывания с актуалочкой «До февраля» (и, надо понимать, что это до февраля 2022, поэтому у читателя ассоциативный ряд работать будет), все эти «Войны бывают потому, что кто-то хочет убивать и может убивать. Все. Остальное несущественно», все эти «Если хорошие убьют всех плохих, то останутся одни убийцы» - активно, по несколько раз педалируемое, проталкиваемое, демонстративно акцентированное, вложенное в уста протагонистки Анечки («за мир во всём мире», «не убий» и вотэтовотвсё) – это такая очень хитрожопая попытка и газ спустить, и чтобы не пахло. Либеральная гуманитарщина уровня вконтактика. Такая... дышащая «духами и туманами».

Я очень хорошо думаю про Шамиля Идиатуллина как про писателя: он мастерски владеет словом, и читать его тексты – услада для глаз. Именно поэтому я убеждена: автору достаточно было сказать три слова кем угодно, чтобы развеять этот аморфный воздушный флер борьбы с ветряными мельницами и обозначить свою гражданскую позицию. И не важно какую именно! Будь человек убежденным «стопвойнистом» или «ватником» - правда, не важно. Это было бы правильно, потому что было бы честно. Тут же по факту получилось немного ссыкливое «сами придумайте, что хотите, а я всё сказал, что хотел».

Я понимаю пути отхода и знаю, как обернуть эту ситуацию и эти слова куда угодно: именно этим удобен образ Змея, который можно зеркалить в любую сторону, именно этим удобны фразы, которым можно приписывать любой смысл. И проблема именно в этом – автор оставил лазейку для создания этого самого Зазеркалья. Которое всегда, в уж нынче – особенно, дурно попахивает.

И если уж автор решил говорить на такие очень непростые гуманистические антивоенные темы, примерив плащик Цвейга или Ремарка, то прятаться за недосказанность и угадайку – ну, такое себе. Потому что рано или поздно придет кто-то и повертит пуговку: Автор, а вы любые войны считаете уделом маньяков-социопатов? И освободительные тоже? И правда ли Вы думаете, что в октябре 45 года в СССР остались одни убийцы? Или «это другое»?

Поэтому для меня это оказалась по факту очень хорошо написанная глубокая книга с посредственным послевкусием. Её надо оценивать не по 10-бальной системе, а по Шкале Апгар))) 10/5