Если посмотреть официальные записи о владельцах знаменитых домов Москвы, Петербурга или других российских городов, то, оказывается, владельцами этими были исключительно женщины. Они же вели активную хозяйственную деятельность по благоустройству и переустройству своих домов. Сносили обветшалые постройки и заказывали архитекторам масштабные проекты новых, разбивали сады, проводили канализации и электричество.
Знаменитые особняки «Рябушинского», «Морозова», «Второва», «Игумнова» – на самом деле дело рук героических и самоотверженных русских женщин: Рябушинской. Морозовой, Второвой, Игумновой.
© М.Бушколло

Вчера в новостях на РенТВ пошел сюжет (к 60-летию Победы) об эвакуированных. В конце корреспондент заметил, что жители Сибири, Казахстана и пр. мест эвакуации совсем не радовались приезжим. «Понаприехали». Мама смотрела и кивала: «Так все и было. Нас называли «выковырянные». Не любили».
Когда настало время возвращаться назад, теплушки оказались забиты народом. Мама с бабушкой подошли к назначенному вагону, но в проеме стоял инвалид, остервенело размахивавший костылем: «Не пущу! Никого не пущу!!» Мама еле увернулась. Потом бабушка пошла к начальнику станции – узнавать о другом поезде, а мама осталась с вещами. За три года они что-то нажили, но практически все выменяли на еду. Ехать было чуть ли не месяц, а кормить «эваконаселение» никто не собирался.
Бабушки не было долго. За это время какие-то люди отобрали у мамы все вещи. Как они в итоге добрались, помнит плохо. Знает лишь, что долгое время у них не было абсолютно никакой обуви и одежды, кроме того, в чем они приехали.
Маме было 12 лет.

Вдруг вспомнилась пионерлагерная кричалка. Накануне отъезда, после вечерней трапезы все дружно кричали: «Спасибо нашим поварам за наш последний ужин!». В ответ на этот зов из кухонных глубин и из-за буфетных прилавков выходили толстые тетки и вытирали уголки глаз концами грязных фартуков…

Очень двусмысленно звучит: «последний ужин», а? :)

Второй. 1992-1994 г.

Второй был разведчиком. Самым настоящим. На Путина, впрочем, не походил ни обликом, ни манерами. Этакий вальяжный барин, склонный к полноте.
Оставшись после замирения с США и НАТО не у дел, он сохранил богатые международные связи. Используя их, а также бешеный интерес буржуев к Perestroyka, принял деятельное участие в первом советско-буржуйском издательском проекте.
Свою роль главного редактора, на мой взгляд, понимал очень правильно. Определяя «партийную линию» журнала, в творческий процесс не лез, отдав его во власть ответсека. Оценивал лишь результаты. С рядовыми сотрудниками при встрече был по-отечески ласков, но, поскольку постоянно обитал в политико-экономических эмпиреях того времени, встречи эти были нечасты.
Свободно владея английским и французским, с блеском и импозантностью Джеймса Бонда исполнял представительские функции на всяких ответственных мероприятиях. Один раз, впрочем, с треском провалил «задание». Подвела снобистская уверенность (видимо, обретенная за кордоном) в том, что всякий приличный человек владеет языком Шекспира. На очередном международном форуме в Давосе он обратился к выступавшему Виктору Черномырдину на английском. Поскольку вопрос прозвучал из русского сектора, синхрон предусмотрен не был. Получилось неловко.
Несмотря на престижность и известность издания, проект так и не оправдал коммерческих ожиданий зарубежных партнеров и был продан русскому инвестору.
Забавные были времена. В «инвесторы» сватались и Мавроди, и «Хопер-инвест», и какие-то темные личности азиатского происхождения. Обо всех главный говорил с неподдельным уважением (во всяком случае, нам так казалось), обо всех печатались многостраничные апологии с фотографиями на обложке.
Журнал был продан втемную. Сотрудники узнали имя нового владельца лишь в момент представления нового главного редактора. Наш разведчик, впрочем, остался на плаву, получив почетную должность председателя совета директоров. Его новый статус, по его словам, был и гарантией соблюдения прав оставшихся сотрудников. «Никто не будет уволен».
На следующее утро после выдачи этих гарантий новый главред стал по одному вызывать сотрудников в свой кабинет и вручать им уведомления об увольнении.
Через несколько месяцев Второй был убит в своем гараже неустановленными личностями.
По-человечески его очень жалко. И я ему благодарен за многое.

Кажется, в 1986 году в Москве проходила первая в советской истории выставка современных компьютерных технологий (тогда еще не называвшаяся «Комтеком»). Проходила она на ВДНХ в условиях сильнейшего ажиотажа, и я заранее настроился на стояние в многочасовой очереди за билетом.
Прибыв на место, я немного покружил в поисках кассы, но из-за огромного количества народа, милиции и железных барьеров, сумел определить ее местоположение только очень приблизительно. Слава богу, вскоре обнаруженный мною хвост длиннющей очереди послужил прекрасным ориентиром. Я, недолго думая, пристроился в конец и уткнулся в книгу, радуясь про себя, что очередь продвигается весьма быстро.
Однако вскоре я стал замечать на себе странные взгляды женщин, стоявших впереди. Оглядев себя, я убедился, что все у меня застегнуто, пятен на одежде не видно и книжка в моих руках вполне обычная. Я попытался вернуться к чтению, но вскоре вновь забеспокоился, поскольку вставшие позади женщины стали посматривать на меня не только странно, но и уже с явным неодобрением. Я еще раз оглядел себя, посмотрел вокруг …
И вдруг я понял, что очередь на самом деле вовсе не такая длинная, как мне казалось раньше. К тому же она уже продвинулась довольно далеко вперед, и я четко увидел, как стоявшие в начале ее женщины входят в небольшое полукруглое сооружение, …
на двери которого красовалась большая разлапистая буква «Ж».

У меня тоже были дурацкие травмы. В основном, в детстве.

Классе в третьем я, желая подтвердить свою кличку «йог» и доказать полную нечувствительность к боли, позволил соседу по парте распилить свою ладонь расческой. Боли, правда, почти не было. Зато потом было много крови, криков и беготни преподсостава.
Пару лет спустя я зарядил пружинный пистолет, который стрелял маленькими пластмассовыми ракетами, стальным пером (им полагалось писать) и выстрелил себе в ладонь. Достать сумели дома, при помощи соседа.
Множество травм было связано с моей пироманией. До сих пор не могу равнодушно пройти мимо костра, в детстве же мог часами глазеть на огонь, подкармливать его веточками-щепочками и испытывать на жаропрочность разнообразные материалы. Сколько раз я обжигался «просто» углями, раскаленным железом, камнями, расплавленной пластмассой (так здорово бомбить что-то горящими каплями, издающими «в-з-ж-ж», «в-з-ж-ж»), горячим паром и горючими жидкостями!
В конце концов я обжегся капитальнейшим образом, сунув раскаленный утюг (чугунный, монолитный) под струю воды. Это произошло за пару часов до отъезда в дом отдыха, где, вместо отдыха, мне пришлось лечиться народными средствами (мочой, главным образом).
Это несколько остудило мою любовь к огню, но ненадолго. Просто я стал осторожнее.
В следующий раз я капитально обжегся (на этот раз – левую руку) уже в армии (подробности см. в комментарии).
Кажется, это была последняя дурацкая травма. Но жизнь еще ведь не кончена, не так ли? ;)

Фри-Фраг выкладывал тест на знание сленга (не совсем понятно, какого), а я решил вспомнить сленг армейский (Краснознаменный Дальневосточный военный округ, начало 80-х)
Итак, что бы это значило? :)


Чефан (Чифан)
Процесс принятия пищи (едалинг ©)
Прапорщик
Неуставное веселье с участием молодых солдат (напр., «дембельский поезд»)
Марш-бросок в противогазах
Расстройство желудка

Чепок (Чипок)
Взрыв холостого заряда на учениях
Магазин на территории ВЧ
Молодой сержант из учебки, не прослуживший года
Собирательное название воинских значков (типа, «Отличник боевой и политической подготовки»)
Подворотничок

Самоходка
Самоходная артиллерийская установка
Местная разновидность самогона
Самоволка
Сбор в ленинской комнате на политзанятия
Местные девицы легкого поведения, сами приходящие в казармы

Самолет
Самоволка
Средство воздушного транспорта
Злостное поедание пайков тех, кто опоздал на обед
Эмблема какого либо рода войск на петлицах
Пост часового в продуваемом со всех сторон месте

Отбивать уголки
Работать частным образом на кого либо из офицеров (рубить дрова, например)
Стелить постель с особой тщательностью
Жестоко избивать кого-либо
Сачковать
Забирать у молодых солдат деньги и ценные вещи

Гладить сапоги
Выслуживаться перед начальством
Врать, говорить неправду
Гладить сапоги утюгом для придания им блеска и формы
Обучать молодых солдат
Отправиться на хозработы

Нулёвый
Маленького размера
Очень хороший, классный
Новый, ни разу не поюзанный
Плохой, отстойный
Офицер, о котором стало известно, что его скоро переводят в другую часть


ЗЫ Если интересно, потом выложу еще порцию.

В том же шестом, но уже весной, благодаря нашему физику-классному, я испытал два ярких переживания. В один прекрасный день, будучи дежурным, был я вызван к классному в его физическую каптерку, и там, в паутине проводов и блеске динамо-машин, физик, несколько смущаясь, протянул мне 25 рублей.
Красная лениноносная купюра в моей руке, которую до того я видел только издали в магазинах, привела меня в волнение. Я даже не сразу услышал, что физик просит меня «быстренько сбегать в продовольственный» за банкой кофе. Я так понял, что он кого-то ждал, и не мог сам отлучиться.
«Купи самый хороший». С этим напутствием я отправился в магазин, мечтая, чтобы меня с этакими деньжищами увидел кто-нибудь из приятелей, а с другой стороны, опасаясь засветиться с такими деньжищами в нашем не слишком спокойном районе.
В Советском Союзе как раз только-только появился импортный (бразильский, вроде) кофе в красивых жестяных банках. Я, привыкший пить эрзац с цикорием, не понимал, почему импортная банка стоит дороже моего «кофе» почти на десять рублей, но не особо над этим задумывался. Продавец, с уважением поглядев на богатого школьника, отсчитал на сдачу десятку и пару рублей с мелочью и вручил мне теплую и удивительно гладкую банку.
С кофе в одной руке и десяткой в другой, я неспешно шел по улице и чувствовал себя лет на двадцать старше и мудрее…

(засуну и сюда, для сохранности. Самому понравилось, гы)

Когда я добился права не носить «девчоночьи» колготки (лет в 6 с чем то), мама торжественно преподнесла мне кипу мужских носков.
Достались они мне (как и найденные позже в шкафу кальсоны военного покроя) от дедушки, сгинувшего где то в лагерях, или имели более позднее происхождение – для меня до сих пор загадка.
Большая их часть была какой то безразмерной или, точнее, бесформенной. Нитяная трубка, зашитая с одного конца, неплохо сидела на ноге любого размера, хоть на детской, хоть на взрослой 45 размера. Проблема была в том, что нормально они сидели лишь до уровня шиколоток. Дальше они сидеть отказывались напрочь, несмотря на все мои и мамины ухищрения. Дело в том, что эта нитяная трубка, на всем своем протяжении радовавшая глаз своей лаконичной простотой, ака отсутствием архитектурных излишеств, была лишена каких либо приспособлений, могущих удержать ее, трубку, на прямо стоящей ноге.
Живописно ниспадающие складки чудо-носков приводили в умиление взрослых, но совершенно не радовали меня самого. В холодное время ноги мерзли, забившиеся внутрь сапог складки натирали кожу, да и вообще… Хотя с сапогами носить их я все же приноровился, заворачивая верхние края трубки поверх голенищ. Но со временем я заметил, что эти самые верхние края, за котороые я то и дело подтягивал ползущие вниз носки, стали принимать форму воронки. Т.е. имело место растяжение материала, но, вопреки усилиям, отчего то не вверх, а вовсе даже в стороны. Одна пара, помнится, поставила рекорд, и я мог спокойно натянуть ее на голову.
К несчастью, запас чудо-носков был из разряда стратегических и последние из них я донашивал уже в классе 5-6. Примерно тогда же я обнаружил в каком то чемодане довоенного вида поразившее меня до глубины души устройство. Эта была круглая резинка с двумя свисавшими по бокам зубастыми «крокодильчиками». Меня сразу озарило – вот оно! То, недостающее звено, которое сразу ставит мои «трубки» на вершину эволюции всей чулочно-носочной промышленности. Но было уже поздно. К тому же, как я ни искал, вторую резинку мне обнаружить так и не удалось.
Носки моей более взрослой жизни также оставили в памяти немало ярких воспоминаний.
Одни протирались на пятке уже после трех дней носки, и никакие штопки не могли вернуть их к жизни.
Другие терзали кожу и душу чудовищно грубыми швами (казалось, их сшивали не нитками, а воловьими жилами).
Третьи вызывали жестокое разочарование тем, что их эластичная верхняя часть, не позволявшая носкам спускаться (о дивное блаженство!) с положенного места, после первой же стирки превращалась в какую то корку, хрустевшую и рассыпающуюся под неумелыми пальцами…
Особо запомнились четыре пары, купленные мною самостоятельно незадолго перед армией.
Суровые конструкторы этих изделий, словно услышав мои мольбы и проклятья, особое внимание уделили как раз верхней части, которая должна была надежно удерживать их продукцию на вертикально расположенной конечности.
С первого раза не удалось натянуть ни один из восьми образцов. Наконец, приложив неимоверные усилия (ткань и то, что в нее было вшито, испытания выдержала с блеском), я натянул один носок до верха, и упругая горловина со стальным щелчком охватила мою голень.
Кровообращение в ноге прекратилось практически сразу. Ощущая, как холодеет и теряет чувствительность моя ступня, я горечью окончательно понял, что мне никогда не найти с носками общего языка.
Впрочем, были в моей жизни и другие носки, но это уже совсем другая история.

Вчера вдруг (в какой связи?) вспомнил, что в камрадском флейме было довольно много «любовных» тем. Штук двадцать с хвостиком. Разных, хотя доминировали проблемы потери невинности и измены.
А темы про первую любовь не было. Странно, что я только сейчас об этом подумал.
Вы помните свою первую любовь?